struck-through circle Часть 1.

[truedetective]

Ибо помнят только бедные и одинокие.
/Лавкрафт/

***

— Я заметил, что в Луизиане совсем не видно звёзд. Словно небо их растворяет или превращает в неделимую тьму, — это первая длинная фраза, которую Марти слышит от своего напарника. Первая и непонятная. Он не знает, как реагировать и поэтому невразумительно хмыкает, будто соглашаясь. Но, кажется, сидящий рядом с ним человек, удовлетворён и этим.
Растин Спенсер Коул. Уроженец Техаса. Жил на Аляске, когда-то был женат. Углублённый в себя, чертовски умный и немногословный. Нервный парень, несмотря на внешнее спокойствие и невозмутимость. Казалось, его лицо высечено из белого камня, потемневшего от времени. Или из льда Аляски, который не в силах растопить даже иссушающее солнце южного штата.
Это всё, что Харт знает о нём, несмотря на то, что они работают вместе три месяца.



Когда Марти первый раз переступает порог его квартиры, то на мгновение испытывает жалость к напарнику. Крошечная квартирка выглядит безлико, как снятый на одну ночь гостиничный номер. Впрочем, в номерах вряд ли матрас является заменой кровати. Нет, всё-таки его квартира похожа на палату в психлечебнице. Он даже язвительно замечает, что для большей достоверности не помешало бы обить стены мягким.

Когда приходит во второй раз, то понимает, что аскетизм жилища является показателем его владельца. И почему-то испытывает ещё большую жалость.

Все попытки пригласить Раста к ним на ужин разбиваются об его непреклонное «нет». Тот не объясняет, в чём дело, разбавляя отказ неловким «извини». Но в эти моменты кажется, что лицо его — это кожа, надетая прямо на боль.

Марти не настаивает на объяснениях. За те недолгие месяцы совместной работы он привык к тому, что душа напарника — закрытая территория. Он знает, что однажды Раст сам расскажет, что его гложет. Когда будет достигнут предел выпитого, когда изнуряющие поездки по Луизиане приведут их в один из придорожных баров, когда — неожиданно и пугающе для Марти — Раст среагирует на число 3, он признается, что у него погибла дочь. Именно поэтому он раз за разом будет избегать не только приглашений, но и всяческих пересечений с семьёй Харта. «Синестезия», скажет Раст будто бы небрежно, но Харт явственно увидит, как тот содрогнётся от боли.


А пока Марти молча переваривает очередной отказ и с тоской думает о том, что сегодня на ужин Мэгги наверняка приготовит пасту. От которой его уже тошнит, если честно.

Они возвращаются с места убийства, и Марти решается на разговор. Но чем больше говорит напарник, тем сильнее он жалеет о том, что начал. Нормальные, с точки зрения Марти, люди так не говорят. Мысли Коула деструктивны, неправильны и провокационны. Его голос равнодушен и из-за акцента кажется каким-то ненастоящим.

— Я не принимаю эту жизнь, — Раст выдыхает свою философию вместе с горьким дымом. Не потому ли и слова его горчат. Марти почти чувствует этот привкус — горечи сигарет и слов, разбавленных привкусом боли, —, но понимаю, что возможность другой жизни мне не представится. Я погружён в тягучую субстанцию темноты, наполненную увеличительными стёклами, которые можно увидеть только под веществами. Когда я подношу их к глазам, то получаю новое, галлюцинаторное зрение. И оно позволяет мне видеть изнанку многих вещей. В частности, человеческие души. Я знаю, чего они хотят. Чего хочешь ты, Марти.

— Я хочу только одного — чтобы ты наконец заткнулся, — раздражённо говорит Марти, — и перестал эксплуатировать моё долготерпение.

— Все люди эксплуатируют друг друга. Это называется жизнь.

Марти тормозит у управления и не спешит заглушать мотор. Он смотрит на Раста так, будто видит его впервые. Он чувствует лишь глухое раздражение по отношению к напарнику, замешанное на собственном бессилии перед ним. И это выводит его из себя больше, чем рассуждения о зрении и веществах.

— Что? — равнодушно спрашивает Раст, схватившись за ручку двери.

— Знаешь, а я передумал. Не хочу видеть твою техасскую рожу у себя дома. Скажу Мэгги, что тебя утащил аллигатор.

Раст выдаёт улыбку, больше похожую на оскал, и молчит. Но у Марти возникает ощущение, что последнее слово всё равно осталось за напарником.

*
Марти до последнего оттягивает момент отхода ко сну. Когда ему предстоит улечься в постель рядом с Мэгги, желающей его ласки, его прикосновений. И он боится этого. Потому что ему не хочется быть с ней нежным. Хочется как с Лайзой — трахать её, как последнюю блядь, выплёскивая всю нерастраченную агрессию, ужас и отвращение, полученное от скотской работы. В этом плане любовница куда удобнее жены. По крайней мере, можно не тратить время на разговоры, в последнее время заканчивающиеся скандалом. Но он разграничивает то, что можно и что нельзя. Мэгги — утончённая, родная, домашняя. Лайза — похотливая, горячая и желанная. Нет, жена и любовница — два разных мира, которые не должны пересекаться. Поэтому он делает вид, что увлечён глупой передачей, пока Мэгги раздражённо не захлопывает свою книгу и не уходит наверх. Молча. С невысказанной претензией, раздирающей её горло.
Но Марти счастлив от того, что ему вновь удалось сбежать. Как последнему трусу. Правда, эта мысль тут же глушится добрым глотком пива.

*
В управлении Коула откровенно недолюбливают. Кесада демонстративно избегает его, словно Коул однажды нанёс ему смертельную обиду. В глазах же бывшего напарника Харта — упитанного и добродушного Герасси сквозит презрение, когда Раст вставляет очередную убийственную реплику во время совещания. По остальным видно, что они с удовольствием бы заткнули выскочке из Техаса рот, но присутствие Марти сдерживает. Его в управлении уважают, как-никак старший детектив, отмеченный многими заслугами. Сам же Марти не может не признаться себе в том, что в расследовании Коулу нет равных. Он искусно вытягивает правду, развязывая язык любому из подозреваемых. Он способен добыть любые сведения, не прибегая к выкручиванию рук. Ему достаточно выкрутить душу своим вкрадчивым голосом, притвориться хорошим копом, сыграть на контрасте с «плохим» детективом Хартом. Страницы гроссбуха (ещё одна причина неприязни коллег и прозвища «Фискал»), с которым он не расстаётся, заполнены людскими откровениями, разлинованы размышлениями самого Раста, расчерчены его небрежными рисунками. Эмоции людей выплеснуты чернилами на желтоватую бумагу, и Раст погружается в них каждый день, в попытке приблизиться к разгадке. И Марти не уверен, что имеется в виду только разгадка убийства Доры Лэнг.

Раст обрабатывает горы материала за ночь. Пыль с архивных документов, кажется, въелась в его бледную кожу.

Марти обрабатывает очередную молоденькую шлюху из бара. И ему нет дела до заёбов напарника. Он далёк от него, как один глаз от другого.

До появления этого напыщенного техасца жизнь Марти была простой. Мэгги, девочки, работа, редкие встречи с Лайзой для снятия напряжения. Или с друзьями в баре, где он пьёт в меру, соблюдая неписаные правила, которым обязан подчиняться любой семьянин средних лет. Теперь же вечера напролёт проходят в компании Раста. Они копаются в старых делах, которые неугомонный техасец забрал из архива в надежде найти зацепку. Марти запивает дрожь и ужас при виде очередного изуродованного тела крепким алкоголем, но не это выбивает его однажды из привычной колеи. Причина в Расте. Марти замечает, что всё чаще задерживается взглядом на его обветренных губах, колючих и печальных глазах в отметинах бессонных ночей, острых скулах, на которые туго натянута тонкая, почти пергаментная кожа. Он изучает его лицо урывками, но с жадностью, ругая себя за это. Ведь сознаёт, что это дико, неправильно и… вообще, он же не педик какой-то. Самое неприятное то, что от внимательного напарника это не укрывается. Но тот молчит. И отчего-то это молчание напрягает Мартина. Лучше бы он, как обычно, проехался по нему своим языком.

Раст… Один раз услышишь его имя, и дальше все слова на букву «эр» будут иметь запах синего «Кэмэл», звучать отрывисто, как его редкий смех, ощущаться горечью на языке. Он заполняет собой всё пространство вокруг Марти, и Харт чувствует, что Коул медленно, но верно завоёвывает его расположение.

*
Раст кажется обманчиво хрупким. Но на деле конструкция его грудных мышц так крепка, что от неё должны отскакивать даже пули. Не говоря уже о каких-то человеческих чувствах. Внутреннее устройство его души — острые пилы, опасные бритвы, направленные против самого себя. Он не цепляется за жизнь, но и не приближает её конец, ожидая своего часа. Гвоздь прошлого крепко вколочен в его память. Раз за разом он переживает день смерти своей дочери, не давая боли остановиться. Даже во сне его преследуют смех Софии и колоссальное чувство вины, жгущее почти что наяву. Днями и ночами он носит в себе боль, не позволяющую разбиться каменной маске его лица. Которое принимает форму боли и застывает в ней. Лишь наркотики дают ему слабую передышку.

Он знает все минусы отличной памяти. И записывает в блокнот каждую мелочь в надежде её обмануть.

*
— Я не помню того момента, когда моя душа начала отмирать. Но это случилось ещё до рождения дочки. Словно кто-то раскрыл мою грудную клетку и начал понемногу растаскивать то, что иные называют душой, — Раст изящным движением стряхивает пепел, — Блять, это всё лирика, конечно, но знаешь, я застрял в этом месиве из рациональных объяснений. После смерти Софии со мной уже не может произойти ничего ужасного. Я живу в ожидании смиренного прощания, каждый день взращивая в себе спокойное принятие смерти.

— С такими мыслями тебе не детективом работать надо, а могильщиком, — Марти слишком увлечён своим сэндвичем, чтобы всерьёз вслушиваться в очередную жуткую болтовню Раста.

— Чтобы работать с мёртвыми, надо очень любить жизнь, — парирует Раст, — А я не питаю никаких иллюзий насчёт своего существования.

— Что-то подсказывает мне, ты плохо кончишь, — вздыхает Марти, — Этот твой сраный нигилизм точно не приведёт ни к чему хорошему.

— У меня достаточно причин покончить с собой. Проблема в том, что для самоубийства мне не хватает смелости.

— Ты же верующий вроде.

Раст качает головой.

— Распятие над моей кроватью это не символ и не образ. Я не жду ни от кого благословения и вообще считаю, что глупо взывать к Богу, даже если он существует. Бог — не горячая линия, ему может быть не до человека. И тогда человеческие молитвы обращаются обыкновенным набором слов, шизофазией, белым шумом.

Марти со злостью сминает пустую упаковку.

— Всё это мысли конченного торчка. По управлению слушок ходит, мол, проблемы у тебя с этим делом.

— Хочешь знать, не колю ли я себе героин прямо под носом у праведного Марти Харта? — насмешливо спрашивает Раст, вновь закуривая.

— Я уже начал жалеть о том, что завёл эту тему. Давай ты просто помолчишь и дашь мне спокойно поесть, окей?

*
Красное закатное солнце впивается в горизонт и медленно исчезает. Духота сменяется долгожданной прохладой. Остаётся лишь бесконечная чернота неба с тонким серпиком луны. Они возвращаются с ранчо; мимо проносятся сухие деревья с повисшими на них космами мха, и болота, коими изобилует южная часть Луизианы. Раст принюхивается и морщит нос.

— Говорят, что болотные испарения усыпляют. А мне они напоминают запах подземелья. Словно земля здесь гниёт изнутри.

— Захлопнись, Раст. Если я когда-то и завёл с тобой разговор, больше напоминающий монолог душевнобольного, то только из вежливости. Или из жалости, не определился ещё, — Марти слишком устал и слишком зол, чтобы слушать разглагольствования Коула, — Земля ему гниёт, блять.

Раст никак не реагирует. Выбрасывает недокуренную сигарету и открывает дневник Доры Лэнг, который отдала её подруга-проститутка. Из-за неё Марти сейчас и бесится, хренов моралист, приверженец двойных стандартов. «Церковь Жёлтого Короля» читает Раст на смятой листовке, запрятанной между страниц. На ней же — цитата из книги Роберта Чемберса «Страшно впасть в руки Бога живаго». Он молча протягивает листок Марти.

— Луизиана — пиздец какой набожный штат. Тут даже проститутка уповает на Господа, — усмехается Марти, — Только не включай вновь свой философский ум, — поспешно говорит он, заметив, что Раст пытается что-то сказать.

— Нужно найти эту церковь. Правда, я сомневаюсь, что Жёлтый Король — условное название Господа. Скорее, это деконструированный образ божественного, новая мифология, ставящая во главу угла не жизнь после смерти, а пребывание в обиталище заблудших душ. Ведь Дора Лэнг, если абстрагироваться от рационального, была как раз-таки «заблудшей».

— Если пропустить весь этот твой возвышенный пиздёж, — раздражённо говорит Марти, — то можно согласиться в одном — церковь надо найти. Вдруг кто-то видел того таинственного спутника Доры, о котором говорила девчонка Бэт.

Раст кивает и закрывает глаза. Впереди ещё одна бессонная ночь в молочно белом чреве его квартирной палаты, в однородной темноте без теней и света, в коконе из музыки с шумовыми эффектами (под неё галлюцинации ярче) и воспоминаний. Он нащупывает сигареты и судорожно затягивается, не замечая взгляда Марти, вцепившегося в его губы, выпускающие дым.

***

— Поедем на твоём «Форде», — говорит Марти, выходя из здания полиции, — Я смотрел по карте, места там такие глухие, что «Шевроле» может запросто увязнуть в каком-нибудь болоте. А тебе же всё равно вроде, что будет с твоей тачкой.

Раст молча садится за руль. Марти внутренне счастлив от того, что напарник молчит. Мэгги и так успела потрепать ему нервы за утро. Псевдоумного занудства Коула он точно не выдержит. По крайней мере, сейчас.

Машина медленно тащится по грязи. В машине Коула отсутствует стереосистема, и Харта очень скоро начинает напрягать тишина.

— Слушай, Раст, — не выдерживает Марти, — ты ведь не всегда был таким… — «Таким ублюдком» вертится в голове, но вслух он говорит совсем другое, — …отчуждённым. В какой момент ты начал корчить из себя грёбанного Ницше?

— Привычка лезть в чужое личное пространство выдаёт твоё провинциальное происхождение, Марти, — тихо говорит Раст, не отрываясь от дороги.

— Какой же ты мудак, — Марти чувствует себя уязвлённым. Но злости, как ни странно, нет. Лишь стихийно возникшее желание понять человека, чьё мировоззрение он принять не может. Точнее, понять, какое место в его системе оценки людей тот занимает. Впрочем, это желание перекрывает глухое раздражение, затапливающее его с головой, едва Коул выдаёт очередную умную чушь. И Марти уже здорово заебали эти эмоциональные качели. Будто ему двух баб мало.

Когда они тормозят у небольшого парусинового шатра, собравшего под своим «куполом» несколько десятков человек, проповедь в самом разгаре. Невысокий человек с хорошо поставленным голосом вещает что-то о «высшем благе». Раст хмыкает и внимательно окидывает взглядом прищуренных глаз собравшихся.
Люди рукоплещут. От сравнительно небольшой толпы исходит ровный, монотонный гул. Они молятся, вскидывая руки вверх, и нити молитв тянутся между пальцами, связывая их зримыми узлами — галлюцинаторное зрение позволяет ему видеть многое. Раст стискивает виски руками и прикрывает глаза, будто бы от упрямо палящего солнца. Сейчас эти люди представляются ему одним, слаженно работающим механизмом. Он же — ржавая деталь, тормозящая работу. Поломанная, никчёмная, раздражающая. Среди людей Раст наиболее всего чувствует своё одиночество. Он делает глубокий вдох и устремляет свой взгляд на скучающего Марти.

— Все эти люди точь-в-точь представители первобытного племени. Повторяют за вожаком бессмысленные фразы и телодвижения, отдавая свои личности постороннему человеку. Только потому, что он соглашается перенять на себя ответственность за них. «Все твои страдания будут моими» - вот, что они хотят услышать, — тихо говорит Раст, ни к кому конкретно не обращаясь. Говорит, чтобы отвлечься.

— А ты у нас сверх-человек на пьедестале ницшеанства. — язвительно отвечает Марти, — Хорош уже, двух проповедников я точно не вынесу.

Ему кажется, что кто-то смотрит на него. Сначала украдкой, как бы невзначай, но затем Раст чувствует почти животный интерес чужих, жадных глаз. Он резко оборачивается, и взгляд с размаху врезается в смотрящего. Тот стоит в значительном отдалении от толпы, заходящейся в религиозном экстазе. Бледное солнце за его головой выглядит нимбом. Сам он — посланником света в плаще, сшитом из солнечных нитей — любой из собравшихся здесь, легковерных людей счёл бы его знамением Господа. Он довольно высок и плотен, его непропорциональное тело заключено в комбинезон, заляпанный чем-то тёмным. Глаз, как и лица не разглядеть, но Раст уверен, что тот смотрит на него, не отрываясь. Когда толпа в очередной раз тянется руками в небу, тот разводит их, словно изображая распятие. В этот момент Марти трогает его за плечо.

— Эй, умник, не знаю, как ты, а я заебался это слушать. Покурим?

Они отходят к машине. Раст оборачивается, но человека уже нет. Он ищет его глазами в толпе, но не находит. Закрадывается мысль, что тот вполне мог быть гиперреалистичной галлюцинацией, возникшей на отходняках от кислоты.
Затягиваясь, Раст говорит, будто специально испытывая терпение Марти на прочность:

— Люди заблуждаются, когда думают, что должны быть частью общества или его группы, в данном случае — религиозной. Одиночество — единственно верное, аутентичное состояние человека со времён рождения. Все остальные состояния, в которых он пребывает на протяжении всей жизни — попытка убежать от одиночества, изначально обречённая на провал.

— Пиздец ты мрачный тип. Вера неизбежна, и хуй ты что с этим поделаешь.

Раст неопределённо кивает головой.

— Да, нельзя отказаться от Бога, ничего не зная о вере. Но их вера не имеет никакого отношения к самой её идее. Они не ищут первопричину всего сущего, потому что это сделали до них те же люди, что и из веры — продукт купли-продажи. Они боятся дойти до конца и узнать, что в конце их не ждёт божественная награда. Именно поэтому готовы отдавать последние деньги на нужды церкви, вколотив в своё ничтожное сознание мысль о том, что награда Господа прямо пропорционально количеству отданных за «спасение души» денег. Суть их веры в том, что всё можно купить. Не за деньги, так за праведные поступки.

— Стало быть, в божественную справедливость ты не веришь?

— В справедливость верят лишь мертвецы.

— Ну да, чего же ты тогда подался в детективы?

— Профессия детектива не связана с верой, — сухо говорит Раст, — она связана с фактами. А Бога можно сравнить с ЛСД. И то, и другое сужают сознание и делают человека внушаемым. Или уверенным в собственной неуязвимости, в собственной важности. Я, блять, избранный, в моём сердце живёт Бог. И все эти божественные чудеса, происходящие с уверовавшими, можно выдать за галлюцинации. Недаром многие радикальные секты используют вещества для того, чтобы держать паству в узде, внушая им с помощью гипнотических зелий, что Бог — ебучий волшебник. Хотя, кому-то вера в эти самые «чудеса» не даёт погибнуть.

Тем временем, проповедь подошла к концу. Женщина в голубом платье обходит пришедших, раздавая тем еду. Люди жадно хватают пластиковые тарелки и отходят в сторону. Кто-то благодарит пастора, кто-то загружает стулья в фургон. Раст решительно подходит к пастору. И только задав пару официальных вопросов, после которых становится ясно, что он ничего не знает о Доре Лэнг, он спрашивает о человеке-солнечном распятии.

— Во время проповеди я видел странного человека, — Раст описывает незнакомца пастору, — Вы его знаете?

Тот хмурится и качает головой.

— К нам много кто приходит, люди постоянно меняются. Говорите, стоял отдельно? Может быть, он просто проходил мимо? Здесь школа рядом, должно быть он оттуда.

— Какой ещё человек с распятия, Растин? — раздражённо спрашивает Марти, — Почему я не видел никого, подходящего под описание?

— Потому что ты редко смотришь по сторонам.

«Грёбанный же ты Фискал», думает Марти, когда они идут к машине.

*
Он слишком поглощён мыслями об утренней ссоре с Мэгги, чтобы понять, что с Растом творится неладное. Машина резко виляет вправо, и Марти еле успевает выкрутить руль, чтобы избежать столкновения с деревом. «Форд» замирает всего в нескольких миллиметрах от шершавого, чуть было не ставшим смертоносным, ствола. Марти тяжело дышит и готов убить Раста, хранящего неподвижность. Его руки по-прежнему на руле, мелко, судорожно подёргиваются. Лицо бледное, лоб покрывает бисерная сеть пота. Он выглядит, как человек на грани.

— Так, блять, — Марти, не церемонясь, разворачивает Раста к себе. Он не сопротивляется, и это почему-то пугает Харта, — Чем ты закинулся?

Раст молчит, сжимая переносицу, словно напряжённо о чём-то думает. У Марти срывает крышу. Он выходит из машины, хватает Раста за воротник пиджака и вытаскивает на воздух. Тот по-прежнему не сопротивляется.
Они посреди бесконечного поля. Трава шумит, точно море, по земле стелется ночной туман. От дневной жары не осталось и следа. Марти швыряет Раста в траву, нисколько не заботясь об удобстве напарника, подавляя в себе желание как следует приложиться тяжёлыми ботинками к его рёбрам. Усаживается сверху, чувствуя, как бешено колотится сердце у обоих, и насильно проверяет зрачки Раста.

— Ты ведь всё равно чем-то объебался, да? — злобно говорит Марти, убедившись, что зрачки в норме, — А я-то думал, чего это ты всякую муть несёшь про Бога и ЛСД, до пастора доебался с несуществующим парнем. Ты хоть понимаешь, что чуть не угробил нас? Ладно, на свою жизнь тебе плевать, но ты обо мне подумал? У меня ведь дети, ёбтвоюмать. — Марти так зол, что голос то и дело срывается.

— Прости, — еле слышно говорит Раст, открывая глаза, — Будь так добр, слезь с меня.

Марти молча встаёт и даже протягивает напарнику руку. Однако тот её игнорирует. Медленно идёт к машине, роется в бардачке.

— Что за дерьмо, Коул? — презрительно спрашивает Марти, наблюдая за тем, как тот достаёт из аптечки непрозрачные флаконы с таблетками.

— Метаквалон. Теразин. Туинал, — равнодушно перечисляет Раст, закидывая по каждой таблетке в рот, — Барбитураты лучше принимать внутривенно, но я ещё не дошёл до этой черты.

— Пиздец, Раст. Просто пиздец.

— Скажи спасибо, что не фентанил, — Раст убирает свой мини-филиал аптеки обратно и закуривает. Его руки почти не трясутся, когда он выбивает сигарету из пачки, — тогда бы я ещё в Техасе превратился в конченного нарколыгу. Ты прости, со мной иногда случается такое. Это что-то сродни абстинентному синдрому. Я уже довольно давно на барбитуратах, и мой организм в них нуждается. Они не так опасны, как ЛСД — наркотик, запирающий тебя в камере сознания. Наоборот, барбитураты дают мне временную амнистию, — Раст затягивается в последний раз и издаёт хриплый смешок.

— А теперь слушай сюда, Коул. — терпение Марти заканчивается вместе с выкуренной до самого фильтра сигаретой. Он впечатывает его в дверцу машины, захлопывая ту, — Ещё раз это повторится, и я доложу Кесаде о том, что один из его людей удалбывается в рабочее время. И серьёзно так торчит на препаратах. А после этого, будь уверен, ты вылетишь из управления обратно в Техас с уничтоженной репутацией. И даже твои заслуги и засекреченное досье не спасут, понял? А теперь ты пересядешь на пассажирское сидение и будешь молчать до самого дома.

Раст молча убирает руку Марти со своего плеча и послушно садится в машину. Марти поворачивает ключ зажигания. Руки дрожат и хочется напиться до беспамятства. Чёртов Коул вытянул из него все нервы.

— Я могу уснуть только под препаратами, — Раст говорит с трудом, словно выламывает голос из глотки —, но даже тогда не сплю по-настоящему. Мой сон подобен оцепенению. Тело расслабленно и неподвижно, но под веками происходит настоящая бойня. Я понимаю, что это всего лишь сон, заплатка образов на моём сознании, но в голове словно пробивают дыру. Мои сны гораздо страшнее моих галлюцинаций.

— Мы же договаривались… — угрожающе начинает Марти, но Раст его перебивает.

— Барбитураты затушёвывают чувства и события. Я не для удовольствия их принимаю. Под ними меня не так сильно терзает чувство вины перед дочерью.

Марти чувствует острый укол жалости к напарнику. Но не желает сдавать позиции, показав этому умнику-наркоману, что его можно пронять россказнями о чувстве вины.

— Ещё одно слово и я выкину тебя из машины прямо здесь, в этом поле. И мне будет совершенно наплевать, если тебя укокошит наш убийца-психопат, сделает своим алтарём, или что ты там мне плёл о деле Лэнг? Я с удовольствием спихну дело о твоём убийстве опергруппе и забуду тебя, как кошмарный сон.

Раст наконец-то замолкает, ничуть, кажется, не удивлённый отпором Марти. И остаток пути они проезжают в полном молчании.

*
Ночь Марти проводит у Раста. Он ничего не может с собой поделать: беспокойство за этого говнюка не отпускало на протяжении всего пути. К тому же, тому и впрямь, видать, хреново, раз он не стал возражать.

Белый цвет стен сейчас действует успокаивающе. Марти варит кофе, отмечая, что кофеварка — единственная вещь в доме Коула, которая часто используется. В холодильнике у него лишь пиво и пустые полки, плита — словно и не включалась с момента покупки.

Раст отказывается от кофе и, раздевшись, ложится на свой матрас, поворачиваясь к Марти спиной.

Марти допивает кофе, изредка бросая взгляд на спящего Раста. Распятие над его головой поблёскивает в свете настольной лампы. Марти подходит, чтобы выключить её, но натыкается взглядом на стопку книг, небрежно сложенных в углу. Криминалистика, психиатрия, сексопатология, оккультизм, Кроули, Лавкрафт — почти что библиотека серийного убийцы. Марти усмехается, думая про себя, что без бабы Коул окончательно свихнётся, читая подобные книги. возникает мысль поговорить с Мэгги, чтобы та познакомила Раста с кем-нибудь из своих подруг. Он берёт в руки одну, озаглавленную как «Развратный роман», но, пробежав глазами по страницам, с недоумением её откладывает обратно. Если Раст дрочит на такое, то он действительно конченный. И никакая женщина тут не поможет. Впрочем, одна строчка приходится ему по душе, так как ей можно будет затыкать зарвавшемуся Коулу рот. Ведь Марти чувствует ту пропасть между умственным развитием Раста и своим. Он ведь книги ещё до женитьбы читать перестал, перешёл на газеты да просмотр спортивных каналов. «А у Коула даже телевизора нет», с тоской думает Марти, выключая свет.

Он поднимается на второй этаж в надежде найти там кровать. Но это место, похоже, совсем не обитаемо. Пара коробок с бумагами, да кронштейн с небогатым гардеробом Раста убивают последнюю надежду на сон в относительном комфорте. Марти не остаётся ничего другого, кроме как лечь с Растом. Тот даже не пошевелился, когда Марти осторожно устраивается на матрасе, стараясь улечься как можно дальше от спящего напарника. Но даже спиной ощущает его тепло, отдающееся в теле каким-то странным чувством, сродни возбуждению. Однако, Марти с отвращением отбрасывает эту мысль, накрываясь проигнорированным Растом одеялом с головой. И моментально забывается тяжёлым сном без сновидений.

Кажется, Раст к нему прислушался. Теперь он выглядит почти вменяемо, если пропускать мимо ушей то словоблудие, которым он занимается, пока они с Марти колесят по пыльным дорогам Луизианы. В управлении же Раст обычно молчит и сосредоточенно просматривает свои записи. Или шелестит бумагами в архивах. И вообще, делает вид, что Марти не существует. Как и не существует всех остальных.