*
— Мэгги хочет познакомить тебя со своей подругой, — почему-то смущаясь и избегая смотреть ему в глаза, говорит Марти однажды.
— Зачем? — Раст отрывается от своего гроссбуха и недоуменно смотрит на Марти.
— Затем, что каким бы ты просветлённым не был, секс нужен любому человеку, — грубовато говорит Марти, — хороший трах отбивает желание умничать.
— Какой же ты ограниченный, — Раст вновь углубляется в свои записи, — И жена твоя, раз думает так же.
— А ну не трогай Мэгги! — Марти останавливает машину и в бешенстве разворачивается к Коулу, — Ещё одно слово о ней и я тебе что-нибудь сломаю, усёк? Ещё какой-то сопляк из Техаса будет говорить мне же о моей жене! Никто не виноват в том, что твоя семейная жизнь не задалась. Хотя, я прекрасно понимаю твою жену — чтобы слушать то, что ты говоришь каждый день, нужно иметь колоссальное терпение.
Раст неожиданно хватает Марти за запястья и с силой сдавливает их. Марти чувствует острую боль, от которой на лбу выступает испарина, и дёргается, пытаясь освободиться.
читать дальше— Я не собираюсь выслушивать твои нотации, Мартин, — Раст говорит тихо, однако в его голосе проскальзывают стальные нотки, — Сейчас я могу с лёгкостью переломать тебе запястья, стоит мне надавить сильнее, — Марти чуть слышно матерится, и лицо его искажается от боли, — Но я не стану этого делать. Разница между мной и теми, кого мы ловим, в том, что я не хочу быть героем.
— Пусти, — Марти шипит от боли, — Пусти, блять.
Раст разжимает хватку. Красный, злой Марти растирает запястья и мысленно желает Коулу сдохнуть. Раст же открывает бардачок, нагретый солнцем, протягивает Марти сигарету. Тот машинально берёт, забывая о решении бросить. Прикуривает от зажигалки Раста и говорит, вновь провоцируя его:
— Психопаты могут сравниться силой с боксёрами. Похоже, в Техасе тебя недолечили. Что ты сделаешь в следующий раз, когда почувствуешь себя обиженным? Сломаешь нос Кесаде? Или отвесишь пощёчину моей жене, за то, что она считает тебя несчастным?
— Извини, Марти, — мирно говорит Раст. Его имя из уст Коула звучит сейчас как-то особенно, — Я погорячился.
— Такое послушание от человека, минуту назад выкручивающего мне запястья с перекошенной мордой, выглядит странно. Не проще ли было просто дать мне в морду? Я бы ответил, и конфликт исчерпался. Почему так, Растин?
— Потому что я не герой, Марти, — повторяет Раст.
И зачем-то соглашается «быть сосватанным».
— Только никаких наркотиков перед знакомством. Там будет моя жена, ясно тебе?
— Ну, я же рациональный человек, Марти.
И Раст отворачивается к окну.
*
В его голове — кислотные танцы. Плевать на обещание, которое он дал Марти. Это необходимо, чтобы не съехать с катушек при виде чужой, счастливой семьи.
Мэгги он узнаёт сразу — видел фотографию на столе Харта. Она приветливо улыбается и делает приглашающий жест рукой. Марти тоже вымучивает улыбку, но видно, что его мысли далеко и от него, и от Мэгги. Он напряжённо оглядывает тонущий в полумраке зал и не сразу реагирует на протянутую Растом руку. Он чувствует интерес миссис Харт и жалеет, что пришёл с пустыми руками. Мэгги приятна ему. Рядом с ней — работающее вполсилы сознание только сейчас замечает — женщина, прячущая смущение за содержимым своего бокала. У неё красивые глаза — с оттенком северного сияния Аляски, тёмные волосы, тяжёлыми локонами ниспадающие на мрамор плеч и лёгкая, но открытая улыбка, изгибающая тонкие губы, подкрашенные перламутровой помадой. Лори, так представляет её Мэгги.
Весь вечер он пытается сконцентрировать своё сознание на всех троих, но выходит плохо. Мэгги, словно чувствуя его напряжение, уводит Марти танцевать, оставляя их с Лори наедине. Они оба немногословны: он заполняет пропасть пауз сигаретными затяжками, она — вином.
— У тебя такие холодные глаза, — говорит она, с лёгкостью ломая барьер церемонного «вы», воздвигнутого при семействе Хартов.
— Я жил на Аляске, — неловко шутит Раст, разгоняя синеватый дым, чтобы лучше видеть её лицо, белой лилией расцветающее в сумраке. Она смеётся, и ему начинает казаться, что с этой женщиной что-то может получиться. Уютная теплота её северных глаз вытягивает холод, и вот они уже медленно перемещаются в танце, держась, однако, на значительном расстоянии друг от друга.
Марти замечает Лайзу ещё с порога. Она что-то шепчет на ухо смуглому красавчику, а тот держит её за руку. Внутри начинает клокотать злоба и ревность. Он почти не слушает Мэгги, рассеянно и невпопад отвечая на её вопросы. Он теряет бдительность, буравя воркующую парочку взглядом, не замечая Раста и того, что этот «рациональный человек» снова обдолбался. Марти пытается улизнуть из-за стола, но Мэгги не даёт ему ни единого шанса. Приходится сидеть и делать вид, что всё нормально, внутренне плавясь от ревности.
*
Раст уходит с Лори. Марти, отвезя Мэгги домой, направляется к неверной любовнице. Ему плевать на то, что по возвращении его ожидает грандиозный скандал.
— Как у тебя пусто, — Лори оглядывается, расстёгивая пальто, — Создаётся эффект карцера.
— Отражение моего внутреннего мира. Пустота и упорядоченность. Выпьешь что-нибудь? — Расту неловко быть с ней наедине.
Лори качает головой, всё ещё оглядываясь. Её взгляд останавливается на распятии, и она задаёт ожидаемый, глупый вопрос.
— Ты верующий?
— Нет. И я не думаю, что Бог живёт в плену распятия. Это просто символ.
— Символ чего? Веры?
— Смирения.
*
Лори настойчиво целует его в шею, но в её поцелуях только страсть, никакой нежности или желания принадлежать. Её прикосновения приятны, наполнены сумасшедшей энергией, из-за которой Расту всё труднее даётся контроль. Он сдерживает себя из последних сил, но человечность берёт верх над угасшим, безэмоциональным сознанием, обручи терпения разлетаются на куски, когда он касается её губ. Они одного роста, поэтому ему удобно целовать её податливые губы с привкусом вина и мяты. Он увлекает её на матрас, она торопливо расстёгивает его рубашку. Но удовольствие ускользает от него. Не в первый раз.
Он смотрит на белый, в трещинах потолок, и не чувствует ничего. Кроме одного: комната как будто становится уже, наполняясь запахом женского тела. Так напоминающим ему бывшую жену. Вместе с этим воспоминанием возвращается боль.
И он отстраняется.
— Прости, Лори, ничего не выйдет, — он мягко убирает её руки, — И дело не в тебе.
Её прерывистое дыхание раздражает его слух.
— Понимаю, — в голосе Лори ни тени обиды, — Мэгги предупреждала о том, что ты со странностями, — Тогда я зайду в другой раз. Проводишь?
Раст кивает, набрасывая снятую рубашку. Прохлада ночи охлаждает разгорячённую кожу, лёгкий ветерок сдирает с неё липкий женский запах. Так напоминающий о травмоопасном прошлом. Он целует Лори в щёку, пахнущую ночью, с чувством, что они прощаются навсегда.
*
Он не удивлён, когда пьяный Марти вламывается к нему среди ночи с просьбой переночевать.
— Выгнал Лори, да? — заплетающимся языком спрашивает Марти, пытаясь устроиться на стуле, — Ну и кретин. Заперся от мира в своей белой халупе и рад, что жизнь мимо проходит.
— Где ты так надрался? — в голосе Раста неожиданное любопытство. Он устраивается напротив и смотрит на Марти своим тяжёлым, как якорь, взглядом. И Харт неожиданно понимает, почему напарнику так легко даётся «раскол» подозреваемого, испытав этот взгляд на себе. Он рассказывает ему о том, что было в квартире Лайзы и готов поклясться, что в глазах Раста проскальзывает улыбка.
— Дальше этого не пошёл? — усмешка Коула выводит Марти из себя.
— Отъебись, — бурчит он, наливая себе ещё виски.
— Ты ужасный собственник, Марти. И это одна из проблем, мешающая тебе сделать выбор между настоящим мужиком и примерным семьянином. А ещё ты недооцениваешь Мэгги. Безусловно, она заметила, как ты пялился на свою подружку. Ты думаешь, что всё делаешь правильно, потому что у тебя есть семья и дети. Но на самом деле, просто играешь по чужим правилам.
— Как же я порой тебя ненавижу! Психолог ты херов, лучше бы со своей жизнью разобрался. И Лайзу ненавижу, шлюха малолетняя.
— Любовь — это вспышка ненависти, воспламенённая до точки безумия, когда ей требуется убежище в саморазрушении, — он выразительно смотрит на стакан в руке взбешённого Марти, — Твоя ненависть ко мне и к Лайзе на самом деле направлена на самого себя. Двойная ненависть, являющаяся выражением твоего стыда и боли. Хотя, я погорячился с любовью. Ты просто хочешь, чтобы все играли по твоим правилам. Но получается так, что это ты играешь по их.
— Умник хуев. Есть хоть одна тема, в которую ты не лезешь со своими рассуждениями?
— Это не я, это Кроули, — спокойно говорит Раст.
— Кроули, значит? Тогда я знаю ещё одно его выражение: «Убить собаку можно разными способами, но экономнее всего — забить ей глотку дерьмом», — Марти залпом опрокидывает в себя виски, — Так что будь добр, заткнись.
Раст никак не реагирует. Потом встаёт и демонстративно убирает виски в шкафчик.
— Проспись, Марти, — советует он и уходит в душ.
*
Иногда Раст забывает, кто есть на самом деле. Нет, это не связано с наркотиками и не проходящими галлюцинациями. Скорее с тем, что видя изо дня в день смерть и боль, Раст представляет, как это мог бы сделать он. И во рту становится солоно от внезапно нахлынувшего привкуса железистой крови. И глаза, изъеденные бессонницами, застилает мутно-красная пелена. Тогда он хватается за сигареты, затягиваясь так, что в горле жалобно всхлипывает. Как будто дым способен прогонять чудовищ, рождаемых его разумом. Марти для него — связующее звено с расползающейся реальностью. Его простые, бесхитростные рассуждения, житейские проблемы обычного человека, его слабости — порой Расту хочется поменяться с ним местами. Не притворяться человеком, отрицая свою человеческую сущность, а быть им.
*
— Галлюцинации — изнанка жизни, — Раст вновь умничает и испытывает терпение Харта. Они едут с очередного допроса, и Марти изрядно утомлён разглагольствованиями напарника.
— Охуеть ты умный, Растин. А можешь умничать молча?
Он знает, что Коул может. Но сам не выдерживает, и вновь провоцирует Раста на умняк. На этот раз речь заходит о наркотиках.
— Ты что-нибудь слышал о Джоне Лилли?
Марти качает головой. Раст усмехается.
— Он прежде, чем начать учить разговаривать дельфинов, провёл достаточно много времени на дне бассейна, с аквалангом — лёжа с закрытыми глазами в полной темноте. Перед этим учёный, дабы скрасить одиночество, вводил себе внутримышечно до 1000 мкг диэтиламида лизергиновой кислоты, именуемой в просторечии ЛСД-25.
— И что ты хочешь этим сказать?
— ЛСД — наркотик одиночек. Вопреки распространённому мнению, наркотики сужают сознание. Ты освобождаешься от всего, что стоит вне опыта. Остаёшься наедине только с теми зонами сознания, которые в обычном состоянии никак себя не проявляют. Или почти никак. При употреблении ЛСД в этих самых зонах возникают переживания, которые ты забыл или вытеснил. Когда я нахожусь под воздействием кислоты, то раз за разом переживаю смерть своей дочери. Но воспоминание больше не является травмирующим. Потому что эта зона моего сознания претерпела изменения, дезинтеграцию.
— Но ты до сих пор зациклен на её смерти, — Марти ничерта не понимает из заумных объяснений Раста, но вида, конечно, не подаёт.
Раст смотрит на Марти, как на совершеннейшего дурака. И он в который раз теряется под этим его расстреливающим взглядом.
Они вновь надолго замолкают. Это всегда случается после рассуждений Раста. Марти надоедает всякий раз выглядеть недалёким простачком, а Раст может вести свои пространные монологи, не произнося ни слова вслух.
— Мне нужно будет взять отгул на несколько дней, — говорит Раст, — И ты должен будешь помочь мне в одном деле. Не бойся, это связано с нашим убийством, ничего противозаконного. Почти, — он криво улыбается.
— Что ты задумал? — Марти чувствует внезапное беспокойство.
— Возвращение туда, где оступился.
И Марти больше не спрашивает ни о чём.
В день, когда Раст полез к байкерам, Лайза его предала. Конечно, Марти, понимал, что перегнул палку, набросившись на её дружка, но никак не мог ожидать, что она способна на такую подлость.
*
— Она пришла в мой дом! Наши дети её видели! Поверить не могу, Марти, как у тебя хватило совести прийти в больницу! Как ты вообще можешь смотреть мне в глаза после такого?! — Мэгги говорит злобно и вполголоса, еле сдерживаясь, чтобы не закричать, не заплакать, не колотить предателя-муженька всем, что попадётся под руку. От истерики её удерживает лишь то, что они не одни.
— Милая, выслушай меня…
— Хватит, Марти. Я не хочу слышать ни одного из твоих оправданий. Конечно, ты будешь их искать, спишешь всё на свою работу или кризис среднего возраста, может быть, обвинишь меня в том, что я требовала от тебя слишком многого. А я всего лишь хотела, чтобы ты больше времени уделял семье, — у Мэгги дрожат губы, горечь её интонаций рвёт его сердце, но он слушает жену молча, крепко сцепив зубы, чтобы самому не закричать от ненависти к Лайзе. И к себе, конечно.
— Мэгги, прости, я оступился, но клянусь, я никого никогда не любил кроме тебя. Лайза…
— Я не хочу слышать это имя! И тебя я тоже слышать не хочу. Если ты внимательно читал мою прощальную записку, то понял, что и жить с тобой я больше не хочу. А сейчас оставь меня, мне пора работать.
Мэгги резко разворачивается и уходит. Оставляя Марти наедине с болью и рухнувшим миром.
Теперь ему наплевать на всё.
*
Он равнодушно слушает указания Раста. Тот выглядит спокойным и собранным, лишь глаза выдают желание поскорее отдаться на власть опасности и риску. Марти неожиданно понимает, что его напарник — не зануда-полицейский с гроссбухом, не философ-наркоман, а «плохой парень» с замашками психопата. В памяти всплывают обрывки разговора с Кесадой, который мельком обмолвился о психбольнице в Техасе, где Расту латали поехавшую крышу. Сейчас перед ним другой Коул. Больше похожий на опасного зверя, жаждущего крови. Светлые волчьи глаза на удивление ясные и вдумчивые. Словно эта жажда очистила его зрение от примесей. Спрессованная ранее ярость выпрямилась в полный рост, избавив его лицо от печати молчаливой задумчивости.
— Главное — не пропусти звонок, — уверенно говорит Раст, набрасывая на плечи пижонскую кожаную куртку, — и держи себя в руках. Сейчас не время думать о личных проблемах.
— Лучше бы о себе побеспокоился — ворчит Марти, — Отсутствие инстинкта самосохранения и суицидальные наклонности — ты прямо подарок для смерти. Ещё и красиво упакованный, — последним предложением Марти намекает на куртку, надеясь позлить его.
Но Раст как-то болезненно усмехается и молча исчезает в колышущейся тьме.
Марти слоняется по пустырю перед логовом, как брошенная собака. Рука сжимает телефон, но вот уже несколько часов от Раста никаких известий. И это сгущающееся молчание — предвестник опасности, заставляет его сердце тоскливо сжиматься. Он жалеет, что отпустил напарника одного, зная, в какой гадюшник тому предстоит сунуться. Но Раст сам отговорил его от участия в операции. А уговаривать этот парень умеет. «Марти, я четыре года работал под прикрытием, поэтому прижать нашего клиента не составит для меня особого труда», — его уверенный голос, казалось, до сих пор блуждает по памяти.
*
Ад был совсем рядом. Если бы Марти пропустил звонок или вероломно бросил его, съехав с катушек от тоски по Мэгги, не сидеть бы сейчас Расту в автомобиле, несущемуся прочь от гетто. Где какие-то несколько минут назад он был близок к тому, чтобы закончить свою жизнь, полную насилия, точно так же. Получив шальную пулю, которые этой ночью щедро раздаривали дула пистолетов. Но Марти не подвёл. И сейчас благодарность, как долговая расписка, висит на нём, заставляя избегать напряжённого взгляда напарника. Но главное — они заполучили местонахождение Реджи Леду. А о долгах можно подумать потом.
Когда Марти видит детей, он понимает всё о своём долге. И о Боге, в которого так упорно не верит Раст. Если Бог — это замученное, худое тельце мальчика или ужас в глазах девочки, судорожно вцепившейся в мёртвую руку маленького соседа по пыткам, то и Марти не хочет в него верить.
«В справедливость верят лишь мертвецы». Стало быть, смерть — высшая справедливость для тех, кто сам стал ею. И Марти, не раздумывая, стреляет в голову коленопреклонённому Леду. А в голове у него вертится чудовищно неуместное «я убил Бога».
Дальше всё видится ему как в замедленной съёмке. Дювал, рассыпающийся мириадами красных брызг. Раст, расстреливающий воздух. Раст, успокаивающе похлопывающий его по плечу. Выжившая девочка, обмякшая у него на руках. Её рука по-прежнему крепко сжата в кулак. Раст бережно несёт мёртвого мальчика, и губы его кривятся, словно тот хочет заплакать. Но мужчины не плачут. Даже когда видят напрасную смерть ребёнка. Раст же давно отделил себя от того, что хранит в себе реальность. И от этого Марти чувствует себя ещё хуже.
*
В управлении их чествуют, как победителей. Даже Раст удостаивается пары неловких хлопков по плечу. Ни тени улыбки на его измождённом лице, но Марти каким-то шестым чувством понимает, что сейчас напарнику небезразлично отношение коллег. И это делает Раста чуть более человеком, чем обычно.
Марти получает повышение, Раст — благодарность. Да и то с подачи Марти, который буквально выпросил её у Кесады. Но Расту об этом знать не обязательно. Марти не может объяснить даже себе — с чего вдруг он так печётся о награде для своего геморрного напарника? И утешает себя тем, что это возврат долга. За то, что Раст приютил его.
Он живёт у Раста с того самого дня (точнее, ночи), когда после налёта на гетто и допроса одного из «крестоносцев», он попросился переночевать. В который раз. Не вникая в подробности, зная, что Коулу плевать на его личные проблемы. Теперь второй этаж его квартиры-палаты выглядит более менее обжитым. Марти приобрёл раскладушку, повесил на стену плакат с «Pink Floyd». Он бы приобрёл Расту и телевизор, и всё, что угодно, лишь бы это помещение не выглядело столь угнетающе. Но Раст не поймёт и не примет такой его благотворительности.
*
— Каждый из нас сам создаёт свою жизнь. Все эти возвышенные бредни о предопределении судьбы кем-то свыше — полная херня. Ещё одна твоя проблема в том, Марти, что ты живёшь не своей жизнью. Да и не только твоя. Это проблема всего человечества — цели желаний всегда в противоположном. Тебе претит размеренная жизнь порядочного семьянина, но существуют правила. Которые и направляют твою жизнь в правильное русло, — на слове «правильное» Раст кривится, — Лайза, Мэгги, твои дети — каждый из представляет собой очередное неписанное правило. Ты сопротивляешься, но как только сценарий твоей жизни меняется, хочешь вернуть всё обратно. Чтобы было «как надо». ты трус, Марти, — и в следующий миг спина Раста вжимается в дверцу шкафчика. Они в раздевалке одни, и Марти не скрывает эмоций.
— Что за ёбаный бред ты несёшь? — почти кричит он, сжимая его плечи, всё больше вдавливая Раста в злополучный шкафчик, чувствуя спокойные, но тяжёлые и гулкие удары его сердца.
— Это не бред, Марти, — устало говорит Раст, даже не пытаясь освободиться, — Покажи ты Мэгги себя настоящего, не приключилась бы эта история с Лайзой. Ты по-прежнему оставался бы хорошим семьянином, а не пил бы в моей квартире, действуя на нервы своим присутствием и упиваясь жалостью к себе.
Марти чувствует, что ещё немного и он точно врежет этому высокомерному ублюдку. Но тот вновь не выказывает желания подраться.
— А пошёл-ка ты нахуй, Раст, — выплёвывает Марти и разжимает хватку.
— Ты злишься, потому что я прав, — голос техасца по-прежнему спокойный и усталый.
Марти не отвечает. Закидывает на плечо так и не надетую чистую рубашку и уходит, показав ублюдку на прощание «фак». Он уверен, что Коул ответит тем же, однако тот просто стоит и смотрит в спину уходящему напарнику. Но Марти этого уже не видит.
*
— Надо бы отметить повышение, но настроение совсем не праздничное, — говорит Марти
Раст молча ставит на стол бутылку виски и два стакана.
— Ты же на барбитуратах, — хмыкает Марти, скручивая пробку.
— Уже нет. Я чист с того самого дня, когда ты впервые остался у меня ночевать.
— А как же абстинентный синдром?
Раст поднимает на него взгляд, в котором ясно читается просьба не лезть не в своё дело. Марти пожимает плечами и отпивает добрый глоток виски.
— Кстати, раз уж ты теперь герой, может, Мэгги согласится принять тебя обратно? Не то, чтобы ты меня напрягаешь, но я предпочитаю одиночество.
При упоминании имени жены Марти чувствует себя так, будто Раст ткнул его в огромную, не зажившую рану. И поэтому отвечает резче, чем ему хочется:
— Это нихрена не твоё дело, Коул. Если хочешь — завтра я съеду.
Раст молча кивает. Его стакан не тронут. Он смотрит каким-то особенно не живым взглядом на вытянутые по стенам тени. Марти кажется, что вокруг него время остановилось. Он вспоминает Реджи Леду и запивает отвращение ещё одной порцией виски.
— Порой я думаю, что самая уязвимая часть человека — его психика. Когда человек сходит с ума, он по сути, умирает. Мёртвые и сумасшедшие говорят на одном языке. Та девочка на самом деле мертва. Мы спасли её тело, но в нём больше нет души, одна темнота. В которой раз за разом ей будет являться лицо мучителя.
— Я не хочу это слушать, — резко говорит Марти, — Мне и так паршиво, Раст. От меня ушла жена. Я первый раз в жизни застрелил человека, пусть даже и такого выродка, каким был Леду. Я изо дня в день терплю своего ебанутого напарника, который не умеет держать язык за зубами и разгребаю дерьмо, которого с каждым днём становится больше. И меня всё пиздец как достало.
— А я не хочу слушать это, — огрызается Раст.
В полном молчании они допивают бутылку. Марти ощутимо пьян, но не настолько, чтобы не осознать, что его пальцы смыкаются на руке Раста, тянущейся к сигаретам. Раст недоумённо вскидывает брови, и Марти немедленно отпускает его руку, словно обжёгся. Он уходит на второй этаж с ощущением незавершённого действия. Наверное, поэтому большую часть ночи ему снится Раст.
*
Он пытается помириться с Мэгги, но та непреклонна. Она смотрит на него чужим, безразличным взглядом, от которого в сердце зарождается жгучая боль, огромная, как пустота.
Мэгги… Главная женщина его жизни, так и оставшаяся капризной, избалованной девчонкой, прогоняет его из этой самой жизни. Без возможности реабилитации или оправдания. Ему ничего не остаётся, кроме как продолжать ночевать у Раста, каждую ночь мучаясь от острой нехватки ЖИЗНИ. Если бы только можно было приобретать инъекции, её содержащую… Марти даже попросил однажды у Раста его таблетки, но напарник неожиданно разозлился и сказал, что Марти страдает хернёй. И даже благородно сходил к Мэгги, предприняв попытку помирить супругов. которая увенчалась ничем.
*
— Ты мучаешь и её и себя, — говорит Раст, в очередной раз приезжая по просьбе Мэгги. Марти бьётся в стальной хватке Раста, продолжая давиться невысказанными мольбами о прощении. Он пьян, и равновесие даётся ему с трудом. На лице Мэгги — брезгливая жалость, лицо Раста же по обыкновению безэмоционально.
— Прекрати её мучить, — повторяет Раст уже в баре. Теперь они оба изрядно пьяны, оба ощущают, что потеряли опору, но Раст ещё пытается сохранять равновесие, — она не твоя собственность, Марти.
— Думаешь так просто похерить всё в один момент? — Марти издаёт горький смешок, — Мы прожили вместе десять лет. Пусть не всегда безоблачных, но хороших, по-настоящему хороших лет. У нас дети, в конце-концов. И если она думает, что может лишить меня моих дочек, не спросив моего мнения, то…
— Ты тоже не спрашивал её мнения, когда трахал Лайзу, — холодно перебивает Раст.
— Ещё скажи, что ты на её стороне! — взрывается Харт.
— Я не принимаю ничью сторону. Мне вообще наплевать на это. Я уже говорил, в чём твоя проблема, но могу добавить. То, что движет тобой сейчас, что заставляет обивать пороги дома, который уже никогда не будет твоим, унижаться перед женщиной, которая тоже тебе не принадлежит — это не любовь. И не стремление оставаться на своём месте. Это чувство собственности и желание вернуть себе границы своих владений. Но ты безвозвратно их потерял. По собственной глупости. Но, быть может, это и к лучшему.
— Ты у себя в Техасе семейным психологом подрабатывал? Какого хуя, Растин?
— Ничего не хватает надолго. Тебе просто-напросто надо это понять.
— Я не собираюсь принимать на веру твои бредни. Лучше закажи ещё выпить.
— Домой придётся возвращаться на такси, — замечает Раст.
— Плевать.
*
Уже в такси Марти возвращается к их давнему разговору в раздевалке.
— А ты? Ты не пытаешься направить мою жизнь в нужное тебе русло? Достаёшь меня со своей ублюдочной философией, от которой башку тебе разнести хочется. Или рот заткнуть, чтобы не слышать всего этого дерьма. Упрекаешь, смотришь презрительно, будто всё обо мне знаешь.
— Всё это происходит только в твоей голове, Марти.
— Хочешь сказать, ты не думаешь обо мне плохо? — вырывается у Марти.
Раст качает головой и нашаривает в кармане сигареты. Слишком резко хватается за зажигалку, слишком резко затягивается, превращая очертания скул в тёмные провалы. Марти растерян и смущён, он испытывает почти что удовлетворение. И тут же списывает такую реакцию на алкоголь.
Раст докуривает сигарету до фильтра за какие-то жалкие секунды. Сейчас ему неловко в присутствии Марти, неловко от внезапно проявленной слабости. Он чувствует себя обнажённым и рефлекторно скрещивает на груди руки.
— Но меня по-прежнему не касаются твои личные дела, — Раст говорит эту фразу тоже рефлекторно. Но Марти лишь ухмыляется, зная, что лёд между ними наконец тронулся.
***
Его зрение направлено вглубь себя. Вне зрения — другой мир, другие люди. Такие же, как Марти, уверенные, что всё делают правильно. Простые вещи. Вечные ценности. Некоторые идут дальше в своей бесконечной уверенности, и превращают человеческое тело в пыточный холст, как Реджи Леду. Или выкапывают детей из чрева, чтобы впоследствии закопать. Как Шармейн, лживая сучка, рыдающая в таких же лживых объятиях Раста. Он гладит её спутанные волосы; вены на его руках проступают так отчётливо, будто он хочет продавить ей голову. Лицо по-прежнему холодное и равнодушное, голос, однако истекает притворным участием. И Шармейн начинает говорить, сжимая руку Раста, пока тот утирает её слёзы бумажным платком.
Марти не выдерживает такой душещипательной сцены и выходит из допросной, оставляя Инквизитора и его жертву наедине. Он уверен, что Расту удастся превратить её неровную, косноязычную речь в полноценное признание.
— Вот же блядь, — с отвращением говорит Марти, бегло читая каракули «Болотной Медеи», — Теперь ей точно вышка светит. Если сокамерницы не сократят срок.
— Или она сама, — Раст быстрым движением убирает бумаги в папку, — Я посоветовал ей покончить с собой. Для неё это будет лучший выход.
Марти не удивлён. Инквизитор на то и Инквизитор, чтобы сеять смерть.
— Странно советовать людям то, чего не решаешься сделать сам. Ты это серьёзно, Раст?
Раст подходит к нему так близко, что Марти чувствует запах его одеколона. Врывается в зону комфорта, ломая барьеры, пробивая все преграды, который Марти возвёл между ними после той ночи, когда обнаружил себя сжимающим его руку. Доверительно наклоняется и шепчет, тревожа тёплым дыханием ухо:
— Если бы я хотел умереть всерьёз, то был бы уже мёртв.
*
Иногда Марти кажется, что Раст относится к нему так же, как к смерти. Дразнит, раззадоривает, то приближаясь, то отдаляясь. Его путь к нему усеян обломками рухнувших стен. Но он оставляет, однако, почтительное расстояние между, смотрит на него так, словно почти погиб, но никак не решается дойти до конца. И Марти остаётся только скрипеть зубами от беспомощности.
*
— Человек сам себе судьба, — Раста вновь переклинивает, и он принимается за своё. То есть, читает проповеди пьяному Марти, — Но ему не подогнать остальных людей под себя.
Марти его не слушает.
— Эта сука собирает документы на развод! Я оступился один раз, один грёбанный раз, а она уже решила лишить меня семьи!
— Бедный-бедный детектив Харт, — говорит Раст с сарказмом.
Марти в бешенстве швыряет в Раста стакан. Тот уворачивается и неожиданно смеётся.
— Даже силе ненависти не добавить тебе меткости.
И у Марти срывает башню. Он хватает Раста за руки и с силой вжимает в стену. Он желает выбить из техасца всю его спесь, плевать, что тот сильнее.
Плевать, что ему ничего не стоит переломать ему все кости, оборвав попытки Марти сделать хоть что-то.
Плевать на его замашки психопата и на то, что когда он поднимает на него свои полупрозрачные, острые глаза, что-то внутри начинает болеть, как свежая ссадина.
Его дёргает и плавит, когда он смотрит ВОТ ТАК, в переносицу. Словно держа его на прицеле.
Раст ударяется спиной и резко выдыхает. Он не сопротивляется, лишь смотрит на Марти тяжёлым, рентгеновским взглядом. Они оба почти не дышат, и в наступившей тишине, кажется, можно услышать движение крови по венам. Марти не чувствует никакой опасности, ослабляет хватку, и уже хочет отпустить Раста, понимая, что всё это выглядит пиздецки странно, но слишком поздно. Алкоголь разогнал его кровь до немыслимого градуса.
Теперь на лице Раста ни тени недоумения. Он острый на ощупь, словно нашпигован гвоздями. Одеревеневшими пальцами он сжимает его воротник, второй рукой проводя по его спине, даже через ткань ощущая дрожь, бьющую напарника. Марти чувствует, как неуверенно, опасливо тот открывается ему навстречу. Словно давно ждал этого. Как из нот собирается мелодия, так и он собирает новое тело Раста из прикосновений. Тело, которое теперь отзывается на ласку так, будто своими пальцами Марти вдохнул в него жизнь. Он кусает его в шею, чувствуя бешеное биение пульса. Он понимает, что это неправильно, но в голове больше не бьётся настойчивое «Мэгги, Мэгги…» — эффект, которым не обладает даже самый крепкий виски. Руки Раста в это время неуверенно изучают рельеф его спины. Гибкие запястья, нагретые жаром кожи пальцы… Марти грубо раздвигает его губы своими, задвинув глубоко в сознания все чувства, кроме одного — безумной жажды.
Раст слишком устал от алкоголя и недосыпа. Голова кажется совсем пустой, словно Марти своими действиями вытащил из неё все мысли, мучающие его на протяжении дня и ночи. К тому же, в нарочито грубых прикосновениях кроется что-то похожее на нежность. Когда Харт неуверенно целует его, Раст замирает: давно никто не прикасался к нему так…интимно. И он сдаётся на милость победившего. позволяя тому накрыть его губы своими.
Целовать Раста всё равно, что пить горячий горький чай. Но Марти пьёт его снова. И снова. И снова. Рассекая свой рот горечью кипятка.
*
Но Раст чувствует одно лишь равнодушие, когда Марти расстёгивает ремень, действуя с нарочитой уверенностью. И когда несмело разводит его колени. Равнодушие и тупую, саднящую боль, сменяющуюся ничем. С каждым движением обнажаясь перед ним всё больше, задвигая в самый дальний угол сознания мысли о сожалении. Теперь он ощущает только отсутствие боли и упоительную пустоту в теле, а главное — в голове. Словно член Марти — переключатель, запускающий в нём процесс избавления от всего, в том числе и от боли. И Раст знает, что будет позволять напарнику делать с его телом всё, что тому заблагорассудится. Он будет иметь и использовать его, внушая простому, доверчивому Марти ложную уверенность, что всё наоборот. Не испытывая при этом стыда или отвращения. Просто делая ещё один шаг в пропасть.
*
Марти не может уснуть из-за мучившего его стыда. Промаявшись на своей раскладушке, он встаёт и спускается вниз. Раст не спит. Его силуэт выделяется на фоне незанавешенного окна. Такое чувство, что он всё это время ходил по комнате, а затем резко остановился. Марти берёт со стола сигареты и закуривает.
— Прекрати на меня пялиться, — говорит Раст, не оборачиваясь.
— Нужен ты мне, — хмыкает Марти. Встаёт и подходит к магнитофону, одиноко стоящему в углу.
Он нажимает на кнопку проигрывателя. Скупость музыки разбавлена раздражающими слух шумами, словесным фаршем и шелестом кассетной плёнки. Всё правильно, какую ещё музыку может слушать такой, как Раст. Как ни странно, посторонние звуки и присутствие Коула притупляют его стыд.
— Эта группа называется Throbbing Gristle, — Раст по-прежнему неподвижен.
— Мне всё равно, — говорит Марти и, подходя к напарнику, нащупывает пряжку на его ремне, краем сознания отмечая, что Коул даже дома «застёгнут на все пуговицы». Раст не отстраняется, наоборот, Марти чувствует его возбуждение.
— Не думал, что ты такой легкодоступный, Раст, — сквозь зубы говорит Марти, нарушая пространство их дыхания, слитого в одно.
«Ты же любишь боль, чёртов ублюдок. Так получи».
Раст молчит. И Марти с жадностью впивается в его плотно сжатые губы.
Он не снижает темп даже тогда, когда голова Коула ударяется об стену. Он кусает его губы, крепко вжимая руки в матрас, желая причинить ещё больше боли. За все его нравоучения и унижения.
Лицо Раста /искажают пароксизмы экстаза/, и Марти забывает о своих обидах. От того, что проклятый техасец способен на столь сильные эмоции, он едва не кончает. Однако сдерживается, продолжая терзать Раста с прежней грубостью. Коротко остриженные ногти глубоко впиваются в его острые бёдра.
Он почти ненавидит себя за то, что надеется, будто после этой ночи их отношения изменятся. Но даже массаж простаты не отбивает у Раста желания умничать.
*
Крошечный распятый Иисус является молчаливым наблюдателем за тем, как свершается преступление против природы. Раст отказывается снимать его со стены, несмотря на возмущение и многократные просьбы Марти. Словно ему доставляет извращённое удовольствие содомия под сенью Господа.
*
— Как думаешь, могли два варщика мета убить столько людей и остаться незамеченными? Сатурналии, ритуалы, секты — здесь замешано гораздо больше людей, — говорит Раст однажды.
— Наших парней мы взяли. Точнее, ликвидировали. А то, что ты сейчас мне говоришь называется паранойя.
— Нет, Марти, это не паранойя. Люди продолжают пропадать. Просто мы об этом не знаем, — глаза Раста лихорадочно блестят, и Марти думает, что Раст вновь принялся за старое.
— Мы закончили в самом начале. Я был прав, Дора Лэнг — алтарь. И я не думаю, что Леду удавалось похищать людей, не создавая лишнего шума. Тут замешан кто-то более влиятельный. Вспомни, как быстро Таттл прислал опергруппу, едва мы напали на след.
— Хочешь доебаться до преподобного? Или до губернатора? Может, сразу арестуешь их, чтоб наверняка? — с иронией говорит Марти.
— Нет, просто побеседую. И начну с Билли Ли. В конце концов, пропавшая Мари Фонтено училась в его школе.
— Даже не думай. Спокойная жизнь настолько надоела?
Раст усмехается.
— Смертью больше, смертью меньше. Ты стал удивительно чёрствым, Марти. А как же твои принципы, благодаря которым Реджи сейчас отдыхает в земле?
— Заткнись, — шипит Марти. Раст, как всегда, бьёт в самое больное. Хренов садист.
— Ладно. Хорошо. Подумай над тем, что я сказал. До вечера, Марти.
И он просто уходит. Оставляя взбешённого Марти наедине с неугомонными воспоминаниями о замученных детях. И ублюдке Леду, словно в трансе повторяющему несвязные слова о времени. Харт постоянно забывает спросить у Раста, о чём тот говорил ему, когда напарник держал его на мушке.
*
Кесада отстраняет Коула раньше, чем тот успевает достать преподобного. Его нездоровая активность нихуя не понравилась Герасси, и вот Раст хлопает дверью, показав на прощание «фак» всему управлению. Упрямый, заносчивый засранец.
Иногда Марти хочется залезть Расту в голову, чтобы навести там порядок. Безупречный и долговременный. Вырвать тоску из его вен, равнодушие из глаз, залить в уши другую музыку. А иногда ему самому хочется сойти с ума, чтобы быть ближе к Расту. Но он боится, что и тогда не поймёт его.
Он не открывает ему уже третий день. После того, как Коулу «дали отпуск», Марти его больше не видел. С невероятной для него настойчивостью он приходил к дому, ставшему ему почти родным, но натыкался только на темноту в окнах и запертую дверь. Марти знал, что кричать бесполезно. И взламывать дверь тоже — Коулу это не понравится. Но на четвёртый день, основательно напившись, он стреляет в замок.
Распятие со стены никуда не делось. И жутких фотографий прибавилось с тех пор, как Марти был у него в последний раз.
Коул сидит на матрасе с отсутствующим взглядом.
— Выпьешь? — спрашивает Раст, не глядя на вошедшего.
Марти садится рядом, молча берёт Раста сначала за одну руку, потом за другую, проверяя вены. Он боится, что Коул начнёт себе что-нибудь вводить внутривенно, но тот чист.
— Нет, — наконец отвечает Марти, — Что с тобой, блять, творится?
— Смерть всегда побеждает, Марти. Даже в галлюцинациях.
— Ты снова что-то принял, да? Переживаешь из-за отстранения? Кесада, конечно, говнюк, но в одном он прав — тебе необходимо отдохнуть.
Раст смеётся. Но каким-то неживым, трескучим смехом.
— Я видел небо, закручивающееся в спираль. И лабиринт…
— Тоже закручивающийся в спираль? — хмыкает Марти.
— Не перебивай, — неожиданно зло говорит Раст, — Лабиринт, из которого нет выхода тем, кто отчаянно пытается спастись от смерти. Там только мёртвые. Моя несчастная-счастливая дочь ждёт меня на выходе. Дело за малым — разорвать связь с жизнью. Но когда я пытаюсь сделать шаг ей навстречу, лабиринт меняется. Он…Он кажется мне живым существом, земля под ногами мягкая, словно раньше там было болото. И я сбиваюсь с пути. Человек…зовёт меня…
— Слушай, ты это придумываешь или как? — Марти встаёт и берёт с тумбочки бутылку виски. Без алкодопинга Коула воспринимать сложно. Всё ещё.
— Это моё страдальческое мировосприятие, — усмехается Раст, поигрывая зажигалкой, — Но на самом деле — просто галлюцинация.
— Чёрт, Раст, мне порой кажется, что ты помешан на страданиях. Ты ищешь их так же старательно, как улики. Чего ты хочешь этим добиться?
— Я уже упоминал о том, что мне не хватает смелости для самоубийства. Надеюсь, что кто-то сделает это за меня.
— Ты, блять, серьёзно? Снова начинаешь плавить мне мозг этой своей депрессивной хернёй?
— Сам спросил, — пожимает плечами Раст,
— И сто раз пожалел об этом. Тебе на работе смертей не хватает?
— Более того, я думаю о смерти даже когда ты ебёшь меня.
*
Раст измождён и подавлен. Он зашёл в тупик, и он чувствует бессилие. Пока где-то продолжают погибать женщины и дети, он просто пьёт пиво и изредка трахается с напарником. Раст топит ненависть к себе в алкоголе и, чтобы отвлечься, рассказывает Марти про Аляску.
— Аляска — одна бесконечная зимняя ночь. Даже звёзды кажутся кристаллами инея, приклеенными к холодному чёрному картону. Мне постоянно было холодно, и даже дышал через раз, словно боялся, что дыхание может примёрзнуть к носоглотке, — Раст зябко передёргивается, — Я представлял себя в ледяном карцере, вырубленном прямо в скале. И мечтал поскорее уехать. Что я и сделал, дождавшись совершеннолетия.
— Ты вернулся в Техас?
— Да, там и встретил Клэр. Потом родилась София. Я чувствовал себя почти счастливым, Марти. И только в Луизиане в полной мере осознал, что жизнь — бессмысленный бег по кругу. Так что в какой-то степени Леду был прав.
— Что он сказал тебе тогда, на ферме? Перед тем, как…
— Что время — это плоский круг. А любая смерть — перерождение. Всё перерастает и повторяется. Мы навечно заперты в циферблате, даже самоубийство — не выход. Всё повторится, и ты никогда не встретишь тех, кого любишь в той тьме, в которую попадаешь после смерти. Тебя вытащат и заставят жить вновь. Под другим именем, другой жизнью, с другими воспоминаниями. Я думаю, что это самое страшное.
— Ты слишком много думаешь. Расслабься, выпей ещё пива, — Марти быстро утомляет болтовня Раста. Он бы с большим удовольствием отправился наверх, но что-то удерживает его здесь, рядом с человеком, которого он давно перестал воспринимать, как постороннего.
— А может, времени вообще не существует. Я не могу запретить себе думать, Марти.
Его лицо вновь оформляется в скорбную, каменную маску. Иногда Марти не может поверить в то, что сидящий на расстоянии вытянутой руки человек, всего пару часов назад был податливым, послушным и по-хорошему тихим. Если бы можно было выебать из него всю боль, Марти незамедлительно сделал бы это. Лишь бы не видеть такого Раста вновь.
Марти всегда было просто разбираться в чувствах. Любовь к Мэгги, дочерям, влечение к Лайзе и девочкам из стрип-клубов. Но к этому мрачному типу было что-то другое, идентифицируемое с трудом. Не любовь, конечно, это же смешно. и не влечение — его хотелось не просто трахнуть, но и достать до самого дна души, в надежде понять, разгадать, дотронуться. неважно, чем — членом или невидимыми жгутами разума. простого и понятного разума детектива из глубинки.
*
Они трахаются каждый раз, когда Марти пьян или хочет забыться, чтобы не думать о Мэгги. Желания Раста в расчёт не идут. Расту, кажется, вообще наплевать на то, что Марти проделывает с его телом. Расту никуда не деться от наркотического запаха его кожи, его механических поцелуев с привкусом сигарет. Линии их тел подходят друг другу идеально. Но Марти моментально трезвеет от взгляда внимательных глаз. Его не покидает ощущение того, что Раст продолжает вести анализ в своей голове. И невысказанная злость на напарника заставляет его двигаться резче, грубо кусая солоноватую кожу, оставляя на бледном мраморе шеи глубокие очертания зубов. Но даже боль не может стереть с лица Раста равнодушие.
Всё это так неправильно, так АБСУРДНО. Но только в эти моменты Марти чувствует, что Коул оживает. И его больной, страшный взгляд сменяется на безмятежный.
Сознание Коула опять вовне. Очередной бессмысленный секс с Марти ничего не меняет. Очередное возрождение через грязь. Надо ли ему и грязь ли это он всё ещё не знает. И не хочет думать об этом сейчас.
***
— Раст! — голос Мэгги застаёт его врасплох.
Она подбегает к нему, мучительно красивая (какой же Марти дурак!) , запыхавшаяся и взволнованная. Яркое платье, вечерний макияж, тонкие ноги, заключённые в изящные лодочки — кажется, расставание с мужем пошло ей на пользу.
— Привет, — Раст останавливается и не может заставить себя посмотреть ей в глаза. Пялится на её руки, сжимающие сумочку. — Что тебе нужно? — неловко спрашивает он.
— Поговорить.
— Со мной? — Раст недоумённо выгибает бровь.
— Да. Выпьем где-нибудь?
Раст пожимает плечами. И послушно идёт за ней, ощущая запах её цветочных духов, так неприятных ему сейчас.
— Он приходил ко мне, — произносит Мэгги, вынимая соломинку из своего джин-тоника, — Мы поговорили, точнее, пытались поговорить. Он очень изменился с тех пор, как вы… сблизились.
— Ты пришла меня в чём-то обвинять? — Раст закуривает, выпуская дым в сторону.
— Нет. Наоборот. Он стал слышать мои слова, они наконец-то дошли до него. Знаешь, что самое страшное в браке? Потерять близость. И мы потеряли её давно, задолго до того, как он изменил мне в первый раз. Отчасти в этом есть и моя вина — я притворялась, что всё хорошо, когда мы оба отдалялись друг от друга всё дальше и дальше.
— Мэгги, послушай, я не семейный психотерапевт. И не лучшая подружка для вас обоих. Чего ты хочешь от меня?
Она кривит губы — такой детский, беззащитный жест, от которого у Раста замирает сердце. На секунду, всего на одну секунду он видит в ней свою дочь. И потирает внезапно заслезившиеся от пробудившихся воспоминаний глаза. Дочка так же кривила губы, когда он отказывался купить ей очередную понравившуюся игрушку, пытаясь быть строгим отцом. Но взрослый, дрожащий и тихий голос Мэгги заставляет выбросить эти воспоминания из головы. Сейчас он пытается быть внимательным слушателем.
— Когда я узнала, что он изменяет мне, меня затопила такая ярость, что я могла бы всадить в него пулю. И не один раз. А потом на смену ярости пришло желание сделать ему так же больно, как он сделал мне. И я пошла с первым попавшимся мужчиной. Никакой обходительности, никакого стихийно возникшего чувства или страстного желания. Простой парень из бара. Из тех, что гоняют на байках и в любовных прелюдиях с силой выкручивают соски, — она тяжело сглатывает, обхватив стакан двумя руками. Раст молча курит, отчаянно затягиваясь, подавляя желание сказать ей, чтобы она замолчала. А Мэгги продолжает.
— Переспав с этим парнем, я испытала облегчение. Словно разом освободилась от всего, что мучило меня в бытность нашей семейной жизни. И вместе с тем я решила, что никогда не скажу Марти об этом.
— Но решила сказать мне. Зачем?
— Чтобы ты понял мотивы моего решения вернуться.
Раст прячет внезапную вспышку боли за ироничной усмешкой.
— Это не я должен понимать, а твой муж.
— Не сейчас. Не время.
— Тогда я тем более не… — начинает Раст, но Мэгги жестом просит его замолчать.
— И ещё, он стал более искренним. Но наряду с тем — холоднее и равнодушнее. Словно перенял от тебя часть твоего холода. Поэтому до сих пор пытаюсь понять, что ты за человек. Почему для тебя у него нашлось немного тепла, а для меня нет.
— Просто ваш брак был несчастлив, — говорит Раст через силу, — Не каждому даётся искусство сглаживания острых углов. Вы оба оказались эгоистами, вы оба жестоки по отношению друг к другу. А жестокость за любовь могут принимать лишь те, кого мы с Марти ловим.
Раст чувствует её долгий крик, сдерживаемый внутри. И то, как ей больно. Он встаёт и легко целует её в затылок, прощаясь.
— Мэгги, ты сейчас говоришь глупости. Отпусти его. И себя заодно. Вы зашли в тупик, из которого не выйти с помощью возвращения.
Мэгги сжимает его руку в ответном прощании. Её глаза блестят от слёз. Но голос твёрд и решителен.
— Ты всё-таки меня не понял. Но, Раст… скажи ему о моём решении, неважно принимаешь ты его или нет. Это всё, что я от тебя хочу.
Раст кивает и выходит из бара. Не оглядываясь, как полагается.
*
Если лечь на спину, можно увидеть бескрайнее небо, не нарушенное сиянием крошечных звёзд. Или представить себя в лабиринте. В том самом, из которого сложно выбраться без проводника. Когда марка, пропитанная дешёвой, но убойной кислотой, растворяется под языком, оставляя во рту приступы горечи. Когда он сворачивает с шоссе на одну из бесконечных просёлочных дорог, бросает машину посреди поля и выходит навстречу ночи. Очередной бессмысленный эксперимент с сознанием. Есть что-то рабское в этой его тяге к экспериментам, он вдруг остро чувствует свою зависимость от веществ. Дурацкое дезертирство от воспоминаний, от травмирующих чувств. Виртуозное соло забвения на расширенных зрачках.
Он хотел бы делить постель с одиночеством, но бессмысленность «отношений» с Марти затянула похлеще веществ. Он думает о нём, и эти мысли не позволяют кислоте крепче вцепиться в сознание. Это похоже на ускользающий оргазм от того, что не можешь расслабиться. Раст скуривает целую пачку в ожидании прихода, но вместо него на него обрушивается осознание.
Он слишком привязался к Марти, слишком много места выделил ему в своём сердце. Он теряет контроль, когда остаётся наедине с собой. Как сейчас, лёжа на холодной земле, уставившись в чёрный квадрат неба. Если тот вернётся к Мэгги, всё, что ему останется — использовать привычные вещи не по назначению. Или поступить проще и легче, использовав пистолет по. Эта внезапная привязанность сделала его живым, а значит — слабым, уничтожила всё то, что позволяло ему держаться. Но, как ни странно, именно в простом и забавном Марти он обрёл спасение.
Раст слишком долго избегал настоящей жизни, и вот теперь она рухнула на него, разрушив все мыслительные схемы, отрицающие существование чувств.
Ещё одна марка, неровно разрезанная дрожащими руками. Он знает, что Марти не будет спрашивать ни о чём, пытаясь сделать вид, что ему всё равно, где Коул провёл эту ночь. До утра далеко, но сигареты уже кончились. Всё, что ему остаётся — вернуться в машину и, сидя с закрытыми глазами, напряжённо, мучительно размышлять. Последняя марка не для прихода, не для забвения. Она для того, чтобы понять очевидные (для многих, но не для него) вещи. Ведь если спросить Растина Коула о том, что такое М-теория, или в чём суть эссенциалистски-оптимистической концепции — он ответит. Но если поинтересоваться, что же для него дружба и почему он так не хочет, чтобы Мартин Харт вернулся в лоно семьи — он глубоко задумается. Потому что ответ будет неожиданным для него самого.
Пусто и скверно. Неясный приход обрывается на понимании того, что темнота побеждает. Сколько бы не пытался отбелить чёрные дыры в сознании. Восприятие, настоянное на кислоте, даёт сбой.
В голове бьётся лишь одна мысль: надо возвращаться.
*
Квартира не поменялась за ночь отсутствия. Но Расту кажется, что он не был дома много лет. Разрубленные длинными тенями белые стены, небрежно застланный матрас, распятие, телевизор, который Марти всё-таки отстоял после долгих споров. В глубокой задумчивости он обходит помещение, заново привыкая к каждой вещи, и это кажется чертовски странным. Он даже внутренне рад тому, что Марти нет дома — не придётся искать объяснений. Хотя, тот и особо не настаивает.
Перебирая бумаги, Раст натыкается на дневник Доры, не открываемый с того самого дня, как её дело было закрыто. Всё те же страницы, испещренные корявым почерком, некоторые из них неаккуратно вырваны. Всё те же рекламные вкладыши, чеки и записки. Всё та же листовка, подсказывающая, кого на самом деле нужно искать.
— Хочешь объявить в розыск Жёлтого Короля? — насмешливо спрашивает Марти, заглядывая в гроссбух через плечо Раста. Его пальцы медленно обводят нарисованную церковь, будто лаская — остаточные действия кислоты: буквы кажутся выпуклыми. Но Марти это знать не обязательно.
Раст отрывается от листовки, смотрит на него, как на слабоумного. За один только этот взгляд раньше хотелось сжать руки на его горле. Теперь же Марти научился не замечать подобное.
— Жёлтый Король — это образ. Как и Дора Лэнг. Наш убийца оставляет подсказки, он хочет, чтобы мы добрались до него. Это как знамения, которые посылает Господь.
— Для атеиста ты слишком часто упоминаешь Бога.
— Я пытаюсь понять, Марти. Вера для него — та сила, что запускает механизм. Дора Лэнг — показательное судилище. Он хочет приблизиться к Богу, провести свою насильно выбранную паству в скучный рай через все муки ада. В какой-то степени он любит своих жертв. Ведь их смерти — доказательства его всевластия.
— Ты не в себе, Расти, — он обеспокоен состоянием напарника. Мысль, что тот опять взялся за старое не отпускает его со вчерашнего дня. Но это никак не проверить: внешне Раст под кайфом ничуть не отличается от Раста трезвого. Разве что зрачки выдают его с головой, но зная Коула, этого недостаточно. Остаётся только продолжать слушать его бредни, пытаясь вычленить из них либо крупицы разумного, либо доказательства его невменяемости.
Глаза Раста медленно пустеют.
— Когда-то я получал удовольствие от своей работы, верил в то, что всё не зря. Пока не перевелся в убойный. Слишком много темноты. Свет лишь окаймляет её, являясь движущей силой справедливости. Которая опять же, лишь кромка на полотне жизни.
Марти обратился в слух. Он силится понять Коула. В который раз.
— «Перед моими глазами предстал такой вид, который будет потом мучить меня в сновидениях. Я увидел ад, кишащий странными летающими предметами, а под ними раскинулся адский мрачный город с рядами гигантских каменных зданий и пирамид, нечестиво и варварски вознесшихся ввысь к луне, и дьявольские огни, полыхающие в несметном количестве окон…» — по памяти цитирует Раст, — Это Лавкрафт, — поясняет он, не дожидаясь вопроса напарника, —Город-труп из рассказа представляется мне олицетворением веры нашего убийцы, его стремление пойти дальше…
— Перестань, — Марти придвигается ближе и решительно целует Раста, раздвигая языком его плотно сжатые, упрямые и жёсткие губы. Целует для того, чтобы заставить замолчать, ощущая твёрдость зубов; привкус табака и алкоголя — вот каков Раст на вкус. Его тёплая слюна обволакивает, как кровь. Раст чуть зажмуривается и сжимает плечи Марти так крепко, словно боится, что тот уйдёт. И ведь действительно боится. Может, поэтому на этот раз всё по-другому.
Возбуждение, больше похожее на боль. Тонкие, но сильные пальцы Раста, расстёгивающие ремень. Нетерпеливо, резко. Коул не сопротивляется, когда Марти прижимает его руки к матрасу, вновь беря на себя активную роль. Его тело — маршрут их общего безумия.
Марти смотрит на напарника, по-прежнему прижимая его руки к матрасу. Раст по-прежнему не выказывает сопротивления. Только смотрит через плечо Марти на неподвижные тени и прерывисто дышит под его тяжестью. Марти изучает лицо Раста с какой-то новой, потаённой нежностью. У его лица слишком много граней. Высокий лоб, изрезанный поперечными морщинами. Которые, впрочем, разглаживаются прикосновением пальцев. Он знает, он уже делал так, стесняясь этого неуместного, интимного жеста. Запавшие щёки, тронутые лёгкой щетиной, прямой нос, тонкие обветренные губы. Глаза, хранящие в себе десятки смертей, перестрелок и драк. Опалённые наркотическим огнём, выжженные страданиями, не орошённые дождями слез. Марти сначала хочется закрыть их, чтобы не видеть этой вкурчивающейся в сердце тоски. А потом хочется выцеловать её из безжизненно-серых глаз с неестественно широкими зрачками. Что он и делает, утратив стыд, преодолев стеснение.
Раст еле заметно вздрагивает, когда тёплые губы Мартина касаются его. Он закрывает глаза, но язык Марти разрезает сомкнутые веки. Нет ничего похотливого в его взгляде, и Раст несмело, застенчиво касается щеки Марти.
Всего четыре дюйма вверх, и Расту становится наплевать на то, что он предаёт самого себя. Не остаётся ничего, кроме ломаного ритма двух обнажённых тел.
*
— Я давным-давно приучил своё сознание существовать без сожителя, имя которому любовь. Поводки контроля для сердца в виде нигилизма не дают мне привязаться к кому-нибудь, все эти…отношения чужды мне. Я не отказываюсь лишь от того, что ведёт к распаду личности. Гомосексуализм — замедленное падение в пропасть вырождения. И это не противоречит моим жизненным установкам, — голос Раста расслаблен. Он смотрит в потолок, не обращая внимания на то, что рука Марти рассеянно перебирает его волосы, пропахшие сигаретным дымом.
— Иногда мне кажется, что мы говорим на разных языках, — признаётся Марти, — Твой разум, несомненно, больной и неправильный, но отчего-то эти рассуждения больше не кажутся мне бредовыми.
Раст улыбается. Неуверенно, несмело, словно шарниры, удерживающие углы губ, давным-давно заржавели и теперь неподвижны. Но его улыбка тут же гаснет, едва он вспоминает о разговоре с Мэгги.
— Я видел твою жену вчера вечером, — говорит Раст, стараясь вернуть голосу былое равнодушие. Говорит, потому что привык быть честным и не лгать даже самому себе.
Он чувствует, как Марти напрягается.
— Ты поэтому не ночевал дома? — Харту равнодушие даётся труднее.
— Отчасти. Но ты не переживай так, я был не с ней, разумеется.
Марти хмыкает.
— И где же ты провёл эту ночь, если по-честному?
— С каких пор тебя стало это интересовать?
Он стискивает зубы от внезапной злости на Коула. Очевидно, злость отразилась на его лице, потому что Раст внезапно мирно отвечает:
— Я был в поле. Пытался искать звёзды.
Марти вздыхает. По его расширенным зрачкам было всё понятно, но он тогда предпочёл не вмешиваться. Всё равно Коул всегда поступает так, как хочет того сам.
— Ладно, в конце концов это твоё дело. Нравится удалбываться каким-нибудь дерьмом в поле — пожалуйста. Я ничего не хочу знать об этом. Так что там с Мэгги, о чём вы говорили?
— Она хочет вернуться, — просто говорит Раст, поднимаясь с матраса, — Расставание вам обоим пошло на пользу, как оказалось.
Эта новость для Марти, как поцелуй в сердце. Сладко щемит в груди, но сладость тут же сменяется звенящим чувством тревоги. За человека, который сейчас равнодушно (вроде бы) курит. Который вошёл в него насквозь, заразив своим мировоззрением, лишённым наносной шелухи иллюзий. Марти молчит, уставившись в стену, ожидая, когда нужные слова найдут путь к языку.
Коул интерпретирует молчание Марти по-своему.
— Ты можешь просто взять и уйти. Не подбирая объяснений.
— Уверен? — тихо спрашивает Харт. Это всё, на что его сейчас хватает.
— Брось, Марти. Это женщины хотят быть утешенными. Отчасти поэтому они заводят семьи, живут по привычке с тем, с кем не чувствуют себя брошенными. Они боятся одиночества, этим и отличаются от мужчин.
— Но я не хочу жить с ней по привычке. Что-то внутри перегорело в те страшные дни, когда я мучился от её ухода. И когда… Нет, это всё глупости. Наши отношения здесь не при чём.
— Не стоит передо мной оправдываться.
— Я не оправдываюсь. Кажется, я и вправду изменился.
Раст вновь устраивается на матрасе. Однако, на некотором расстоянии от Марти. Он прислоняется спиной к стене, чувствуя её холод, и закрывает глаза — так ему проще говорить.
— И я тоже. До того, как мы сблизились, жизнь представлялась бесконечной борьбой с энтропией. Бессмысленной борьбой, потому что на нас на всех смотрит хаос. И я чувствовал его взгляд, когда меня накрывало особенно сильно. В какой-то момент я устал бороться и просто расслабился, позволив общей бессмысленности захватить меня настолько, что даже смерть перестала казаться выходом. Я был словно в комнате без дверей, наполненной ничем. И слышал голоса. Постоянно, даже во сне. Но чувствовал себя в этой комнате, точно младенец в утробе. А потом появился ты. Со своими проблемами, простой и понятный, живущий не своей жизнью. И это самое страшное, Марти. Моё существование всегда было результатом моего собственного выбора, ты же отдал своё право на выбор другим.
Марти тяжело вздыхает. За этот год, проведённый с Коулом, он научился понимать его. Хотя бы отчасти. В его квартире, в его присутствии можно было говорить обо всём открыто, не боясь ступить на запретную территорию или обидеть неосторожным словом, как это бывало с Мэгги. Коул заставил его мировоззрение бунтовать против всяких правил. Он чертовски скучал по дочерям, но одновременно чувствовал почти запретную радость от того, что Мэгги с ним нет. И можно быть самим собой. Конечно, это пришло со временем. Раньше любая мелочь, напоминающая о жене, отзывалась в сердце болезненными уколами. Он нарочно терзал свою память воспоминаниями, разбавляя кошмары своего «я» виски или крепким пивом. А сейчас — всё прошло. Он выжег любовь к Мэгги из своего сердца холодным огнём слов и прикосновений Растина Коула. Единственного, кто остался у него после этой войны с собственной памятью, с собственной пустотой. Он хочет сказать всё это Расту, но сейчас (именно сейчас!) не уверен, что слова являются переносчиками смысла.
— Я не вернусь к Мэгги, — хрипло говорит Марти, глядя Расту прямо в глаза. И готов поклясться, что в лице Коула мелькает облегчение.
*
В белой комнате темно. И в темноте все слова звучат по-другому. Раст вообще редко зажигает свет, предпочитая передвигаться на ощупь. А Марти всё ещё чувствует неловкость от пристального взгляда напарника. Силуэт Коула пробивается сквозь дым, голос — сквозь затяжки.
Раст по-прежнему одержим теорией о Жёлтом Короле.
— Сумасшедший ведёт себя странно только на первый взгляд. На самом деле все его действия подчинены особой логике — логике избежания страданий. Даже если эта логика вредит нормальным, с точки зрения общества, людям. Поэтому радикальные секты — идеальное убежище для безумия. Сумасшествие не вылечивается, даже если всю жизнь продержать пациента в больнице под наблюдением. Потому что он мёртв. А для мёртвых не существует ничего запретного.
— По твоей ОСОБОЙ логике получается, что все сумасшедшие — не люди.
— Да, так и есть. Именно поэтому наш Король чувствует себя в безопасности. Этот мир давно отторг его. Он не передаёт и не принимает никакие сообщения этого мира.
— Раст, но ты ведь не считаешь себя сумасшедшим? — обеспокоенно спрашивает Марти, отмечая, что на этот раз всерьёз волнуется за рассудок Коула. Волнуется, потому что точно знает — на этот раз не было никаких наркотиков.
— Нет, Марти, я не сумасшедший. В общепринятом смысле. Но определённые растройства психики у меня имеются. Мне нельзя…увлекаться.
— Чем?
— Неважно. Просто помни, что я не сумасшедший. И не герой.
— Мэгги хочет познакомить тебя со своей подругой, — почему-то смущаясь и избегая смотреть ему в глаза, говорит Марти однажды.
— Зачем? — Раст отрывается от своего гроссбуха и недоуменно смотрит на Марти.
— Затем, что каким бы ты просветлённым не был, секс нужен любому человеку, — грубовато говорит Марти, — хороший трах отбивает желание умничать.
— Какой же ты ограниченный, — Раст вновь углубляется в свои записи, — И жена твоя, раз думает так же.
— А ну не трогай Мэгги! — Марти останавливает машину и в бешенстве разворачивается к Коулу, — Ещё одно слово о ней и я тебе что-нибудь сломаю, усёк? Ещё какой-то сопляк из Техаса будет говорить мне же о моей жене! Никто не виноват в том, что твоя семейная жизнь не задалась. Хотя, я прекрасно понимаю твою жену — чтобы слушать то, что ты говоришь каждый день, нужно иметь колоссальное терпение.
Раст неожиданно хватает Марти за запястья и с силой сдавливает их. Марти чувствует острую боль, от которой на лбу выступает испарина, и дёргается, пытаясь освободиться.
читать дальше— Я не собираюсь выслушивать твои нотации, Мартин, — Раст говорит тихо, однако в его голосе проскальзывают стальные нотки, — Сейчас я могу с лёгкостью переломать тебе запястья, стоит мне надавить сильнее, — Марти чуть слышно матерится, и лицо его искажается от боли, — Но я не стану этого делать. Разница между мной и теми, кого мы ловим, в том, что я не хочу быть героем.
— Пусти, — Марти шипит от боли, — Пусти, блять.
Раст разжимает хватку. Красный, злой Марти растирает запястья и мысленно желает Коулу сдохнуть. Раст же открывает бардачок, нагретый солнцем, протягивает Марти сигарету. Тот машинально берёт, забывая о решении бросить. Прикуривает от зажигалки Раста и говорит, вновь провоцируя его:
— Психопаты могут сравниться силой с боксёрами. Похоже, в Техасе тебя недолечили. Что ты сделаешь в следующий раз, когда почувствуешь себя обиженным? Сломаешь нос Кесаде? Или отвесишь пощёчину моей жене, за то, что она считает тебя несчастным?
— Извини, Марти, — мирно говорит Раст. Его имя из уст Коула звучит сейчас как-то особенно, — Я погорячился.
— Такое послушание от человека, минуту назад выкручивающего мне запястья с перекошенной мордой, выглядит странно. Не проще ли было просто дать мне в морду? Я бы ответил, и конфликт исчерпался. Почему так, Растин?
— Потому что я не герой, Марти, — повторяет Раст.
И зачем-то соглашается «быть сосватанным».
— Только никаких наркотиков перед знакомством. Там будет моя жена, ясно тебе?
— Ну, я же рациональный человек, Марти.
И Раст отворачивается к окну.
*
В его голове — кислотные танцы. Плевать на обещание, которое он дал Марти. Это необходимо, чтобы не съехать с катушек при виде чужой, счастливой семьи.
Мэгги он узнаёт сразу — видел фотографию на столе Харта. Она приветливо улыбается и делает приглашающий жест рукой. Марти тоже вымучивает улыбку, но видно, что его мысли далеко и от него, и от Мэгги. Он напряжённо оглядывает тонущий в полумраке зал и не сразу реагирует на протянутую Растом руку. Он чувствует интерес миссис Харт и жалеет, что пришёл с пустыми руками. Мэгги приятна ему. Рядом с ней — работающее вполсилы сознание только сейчас замечает — женщина, прячущая смущение за содержимым своего бокала. У неё красивые глаза — с оттенком северного сияния Аляски, тёмные волосы, тяжёлыми локонами ниспадающие на мрамор плеч и лёгкая, но открытая улыбка, изгибающая тонкие губы, подкрашенные перламутровой помадой. Лори, так представляет её Мэгги.
Весь вечер он пытается сконцентрировать своё сознание на всех троих, но выходит плохо. Мэгги, словно чувствуя его напряжение, уводит Марти танцевать, оставляя их с Лори наедине. Они оба немногословны: он заполняет пропасть пауз сигаретными затяжками, она — вином.
— У тебя такие холодные глаза, — говорит она, с лёгкостью ломая барьер церемонного «вы», воздвигнутого при семействе Хартов.
— Я жил на Аляске, — неловко шутит Раст, разгоняя синеватый дым, чтобы лучше видеть её лицо, белой лилией расцветающее в сумраке. Она смеётся, и ему начинает казаться, что с этой женщиной что-то может получиться. Уютная теплота её северных глаз вытягивает холод, и вот они уже медленно перемещаются в танце, держась, однако, на значительном расстоянии друг от друга.
Марти замечает Лайзу ещё с порога. Она что-то шепчет на ухо смуглому красавчику, а тот держит её за руку. Внутри начинает клокотать злоба и ревность. Он почти не слушает Мэгги, рассеянно и невпопад отвечая на её вопросы. Он теряет бдительность, буравя воркующую парочку взглядом, не замечая Раста и того, что этот «рациональный человек» снова обдолбался. Марти пытается улизнуть из-за стола, но Мэгги не даёт ему ни единого шанса. Приходится сидеть и делать вид, что всё нормально, внутренне плавясь от ревности.
*
Раст уходит с Лори. Марти, отвезя Мэгги домой, направляется к неверной любовнице. Ему плевать на то, что по возвращении его ожидает грандиозный скандал.
— Как у тебя пусто, — Лори оглядывается, расстёгивая пальто, — Создаётся эффект карцера.
— Отражение моего внутреннего мира. Пустота и упорядоченность. Выпьешь что-нибудь? — Расту неловко быть с ней наедине.
Лори качает головой, всё ещё оглядываясь. Её взгляд останавливается на распятии, и она задаёт ожидаемый, глупый вопрос.
— Ты верующий?
— Нет. И я не думаю, что Бог живёт в плену распятия. Это просто символ.
— Символ чего? Веры?
— Смирения.
*
Лори настойчиво целует его в шею, но в её поцелуях только страсть, никакой нежности или желания принадлежать. Её прикосновения приятны, наполнены сумасшедшей энергией, из-за которой Расту всё труднее даётся контроль. Он сдерживает себя из последних сил, но человечность берёт верх над угасшим, безэмоциональным сознанием, обручи терпения разлетаются на куски, когда он касается её губ. Они одного роста, поэтому ему удобно целовать её податливые губы с привкусом вина и мяты. Он увлекает её на матрас, она торопливо расстёгивает его рубашку. Но удовольствие ускользает от него. Не в первый раз.
Он смотрит на белый, в трещинах потолок, и не чувствует ничего. Кроме одного: комната как будто становится уже, наполняясь запахом женского тела. Так напоминающим ему бывшую жену. Вместе с этим воспоминанием возвращается боль.
И он отстраняется.
— Прости, Лори, ничего не выйдет, — он мягко убирает её руки, — И дело не в тебе.
Её прерывистое дыхание раздражает его слух.
— Понимаю, — в голосе Лори ни тени обиды, — Мэгги предупреждала о том, что ты со странностями, — Тогда я зайду в другой раз. Проводишь?
Раст кивает, набрасывая снятую рубашку. Прохлада ночи охлаждает разгорячённую кожу, лёгкий ветерок сдирает с неё липкий женский запах. Так напоминающий о травмоопасном прошлом. Он целует Лори в щёку, пахнущую ночью, с чувством, что они прощаются навсегда.
*
Он не удивлён, когда пьяный Марти вламывается к нему среди ночи с просьбой переночевать.
— Выгнал Лори, да? — заплетающимся языком спрашивает Марти, пытаясь устроиться на стуле, — Ну и кретин. Заперся от мира в своей белой халупе и рад, что жизнь мимо проходит.
— Где ты так надрался? — в голосе Раста неожиданное любопытство. Он устраивается напротив и смотрит на Марти своим тяжёлым, как якорь, взглядом. И Харт неожиданно понимает, почему напарнику так легко даётся «раскол» подозреваемого, испытав этот взгляд на себе. Он рассказывает ему о том, что было в квартире Лайзы и готов поклясться, что в глазах Раста проскальзывает улыбка.
— Дальше этого не пошёл? — усмешка Коула выводит Марти из себя.
— Отъебись, — бурчит он, наливая себе ещё виски.
— Ты ужасный собственник, Марти. И это одна из проблем, мешающая тебе сделать выбор между настоящим мужиком и примерным семьянином. А ещё ты недооцениваешь Мэгги. Безусловно, она заметила, как ты пялился на свою подружку. Ты думаешь, что всё делаешь правильно, потому что у тебя есть семья и дети. Но на самом деле, просто играешь по чужим правилам.
— Как же я порой тебя ненавижу! Психолог ты херов, лучше бы со своей жизнью разобрался. И Лайзу ненавижу, шлюха малолетняя.
— Любовь — это вспышка ненависти, воспламенённая до точки безумия, когда ей требуется убежище в саморазрушении, — он выразительно смотрит на стакан в руке взбешённого Марти, — Твоя ненависть ко мне и к Лайзе на самом деле направлена на самого себя. Двойная ненависть, являющаяся выражением твоего стыда и боли. Хотя, я погорячился с любовью. Ты просто хочешь, чтобы все играли по твоим правилам. Но получается так, что это ты играешь по их.
— Умник хуев. Есть хоть одна тема, в которую ты не лезешь со своими рассуждениями?
— Это не я, это Кроули, — спокойно говорит Раст.
— Кроули, значит? Тогда я знаю ещё одно его выражение: «Убить собаку можно разными способами, но экономнее всего — забить ей глотку дерьмом», — Марти залпом опрокидывает в себя виски, — Так что будь добр, заткнись.
Раст никак не реагирует. Потом встаёт и демонстративно убирает виски в шкафчик.
— Проспись, Марти, — советует он и уходит в душ.
*
Иногда Раст забывает, кто есть на самом деле. Нет, это не связано с наркотиками и не проходящими галлюцинациями. Скорее с тем, что видя изо дня в день смерть и боль, Раст представляет, как это мог бы сделать он. И во рту становится солоно от внезапно нахлынувшего привкуса железистой крови. И глаза, изъеденные бессонницами, застилает мутно-красная пелена. Тогда он хватается за сигареты, затягиваясь так, что в горле жалобно всхлипывает. Как будто дым способен прогонять чудовищ, рождаемых его разумом. Марти для него — связующее звено с расползающейся реальностью. Его простые, бесхитростные рассуждения, житейские проблемы обычного человека, его слабости — порой Расту хочется поменяться с ним местами. Не притворяться человеком, отрицая свою человеческую сущность, а быть им.
*
— Галлюцинации — изнанка жизни, — Раст вновь умничает и испытывает терпение Харта. Они едут с очередного допроса, и Марти изрядно утомлён разглагольствованиями напарника.
— Охуеть ты умный, Растин. А можешь умничать молча?
Он знает, что Коул может. Но сам не выдерживает, и вновь провоцирует Раста на умняк. На этот раз речь заходит о наркотиках.
— Ты что-нибудь слышал о Джоне Лилли?
Марти качает головой. Раст усмехается.
— Он прежде, чем начать учить разговаривать дельфинов, провёл достаточно много времени на дне бассейна, с аквалангом — лёжа с закрытыми глазами в полной темноте. Перед этим учёный, дабы скрасить одиночество, вводил себе внутримышечно до 1000 мкг диэтиламида лизергиновой кислоты, именуемой в просторечии ЛСД-25.
— И что ты хочешь этим сказать?
— ЛСД — наркотик одиночек. Вопреки распространённому мнению, наркотики сужают сознание. Ты освобождаешься от всего, что стоит вне опыта. Остаёшься наедине только с теми зонами сознания, которые в обычном состоянии никак себя не проявляют. Или почти никак. При употреблении ЛСД в этих самых зонах возникают переживания, которые ты забыл или вытеснил. Когда я нахожусь под воздействием кислоты, то раз за разом переживаю смерть своей дочери. Но воспоминание больше не является травмирующим. Потому что эта зона моего сознания претерпела изменения, дезинтеграцию.
— Но ты до сих пор зациклен на её смерти, — Марти ничерта не понимает из заумных объяснений Раста, но вида, конечно, не подаёт.
Раст смотрит на Марти, как на совершеннейшего дурака. И он в который раз теряется под этим его расстреливающим взглядом.
Они вновь надолго замолкают. Это всегда случается после рассуждений Раста. Марти надоедает всякий раз выглядеть недалёким простачком, а Раст может вести свои пространные монологи, не произнося ни слова вслух.
— Мне нужно будет взять отгул на несколько дней, — говорит Раст, — И ты должен будешь помочь мне в одном деле. Не бойся, это связано с нашим убийством, ничего противозаконного. Почти, — он криво улыбается.
— Что ты задумал? — Марти чувствует внезапное беспокойство.
— Возвращение туда, где оступился.
И Марти больше не спрашивает ни о чём.
В день, когда Раст полез к байкерам, Лайза его предала. Конечно, Марти, понимал, что перегнул палку, набросившись на её дружка, но никак не мог ожидать, что она способна на такую подлость.
*
— Она пришла в мой дом! Наши дети её видели! Поверить не могу, Марти, как у тебя хватило совести прийти в больницу! Как ты вообще можешь смотреть мне в глаза после такого?! — Мэгги говорит злобно и вполголоса, еле сдерживаясь, чтобы не закричать, не заплакать, не колотить предателя-муженька всем, что попадётся под руку. От истерики её удерживает лишь то, что они не одни.
— Милая, выслушай меня…
— Хватит, Марти. Я не хочу слышать ни одного из твоих оправданий. Конечно, ты будешь их искать, спишешь всё на свою работу или кризис среднего возраста, может быть, обвинишь меня в том, что я требовала от тебя слишком многого. А я всего лишь хотела, чтобы ты больше времени уделял семье, — у Мэгги дрожат губы, горечь её интонаций рвёт его сердце, но он слушает жену молча, крепко сцепив зубы, чтобы самому не закричать от ненависти к Лайзе. И к себе, конечно.
— Мэгги, прости, я оступился, но клянусь, я никого никогда не любил кроме тебя. Лайза…
— Я не хочу слышать это имя! И тебя я тоже слышать не хочу. Если ты внимательно читал мою прощальную записку, то понял, что и жить с тобой я больше не хочу. А сейчас оставь меня, мне пора работать.
Мэгги резко разворачивается и уходит. Оставляя Марти наедине с болью и рухнувшим миром.
Теперь ему наплевать на всё.
*
Он равнодушно слушает указания Раста. Тот выглядит спокойным и собранным, лишь глаза выдают желание поскорее отдаться на власть опасности и риску. Марти неожиданно понимает, что его напарник — не зануда-полицейский с гроссбухом, не философ-наркоман, а «плохой парень» с замашками психопата. В памяти всплывают обрывки разговора с Кесадой, который мельком обмолвился о психбольнице в Техасе, где Расту латали поехавшую крышу. Сейчас перед ним другой Коул. Больше похожий на опасного зверя, жаждущего крови. Светлые волчьи глаза на удивление ясные и вдумчивые. Словно эта жажда очистила его зрение от примесей. Спрессованная ранее ярость выпрямилась в полный рост, избавив его лицо от печати молчаливой задумчивости.
— Главное — не пропусти звонок, — уверенно говорит Раст, набрасывая на плечи пижонскую кожаную куртку, — и держи себя в руках. Сейчас не время думать о личных проблемах.
— Лучше бы о себе побеспокоился — ворчит Марти, — Отсутствие инстинкта самосохранения и суицидальные наклонности — ты прямо подарок для смерти. Ещё и красиво упакованный, — последним предложением Марти намекает на куртку, надеясь позлить его.
Но Раст как-то болезненно усмехается и молча исчезает в колышущейся тьме.
Марти слоняется по пустырю перед логовом, как брошенная собака. Рука сжимает телефон, но вот уже несколько часов от Раста никаких известий. И это сгущающееся молчание — предвестник опасности, заставляет его сердце тоскливо сжиматься. Он жалеет, что отпустил напарника одного, зная, в какой гадюшник тому предстоит сунуться. Но Раст сам отговорил его от участия в операции. А уговаривать этот парень умеет. «Марти, я четыре года работал под прикрытием, поэтому прижать нашего клиента не составит для меня особого труда», — его уверенный голос, казалось, до сих пор блуждает по памяти.
*
Ад был совсем рядом. Если бы Марти пропустил звонок или вероломно бросил его, съехав с катушек от тоски по Мэгги, не сидеть бы сейчас Расту в автомобиле, несущемуся прочь от гетто. Где какие-то несколько минут назад он был близок к тому, чтобы закончить свою жизнь, полную насилия, точно так же. Получив шальную пулю, которые этой ночью щедро раздаривали дула пистолетов. Но Марти не подвёл. И сейчас благодарность, как долговая расписка, висит на нём, заставляя избегать напряжённого взгляда напарника. Но главное — они заполучили местонахождение Реджи Леду. А о долгах можно подумать потом.
Когда Марти видит детей, он понимает всё о своём долге. И о Боге, в которого так упорно не верит Раст. Если Бог — это замученное, худое тельце мальчика или ужас в глазах девочки, судорожно вцепившейся в мёртвую руку маленького соседа по пыткам, то и Марти не хочет в него верить.
«В справедливость верят лишь мертвецы». Стало быть, смерть — высшая справедливость для тех, кто сам стал ею. И Марти, не раздумывая, стреляет в голову коленопреклонённому Леду. А в голове у него вертится чудовищно неуместное «я убил Бога».
Дальше всё видится ему как в замедленной съёмке. Дювал, рассыпающийся мириадами красных брызг. Раст, расстреливающий воздух. Раст, успокаивающе похлопывающий его по плечу. Выжившая девочка, обмякшая у него на руках. Её рука по-прежнему крепко сжата в кулак. Раст бережно несёт мёртвого мальчика, и губы его кривятся, словно тот хочет заплакать. Но мужчины не плачут. Даже когда видят напрасную смерть ребёнка. Раст же давно отделил себя от того, что хранит в себе реальность. И от этого Марти чувствует себя ещё хуже.
*
В управлении их чествуют, как победителей. Даже Раст удостаивается пары неловких хлопков по плечу. Ни тени улыбки на его измождённом лице, но Марти каким-то шестым чувством понимает, что сейчас напарнику небезразлично отношение коллег. И это делает Раста чуть более человеком, чем обычно.
Марти получает повышение, Раст — благодарность. Да и то с подачи Марти, который буквально выпросил её у Кесады. Но Расту об этом знать не обязательно. Марти не может объяснить даже себе — с чего вдруг он так печётся о награде для своего геморрного напарника? И утешает себя тем, что это возврат долга. За то, что Раст приютил его.
Он живёт у Раста с того самого дня (точнее, ночи), когда после налёта на гетто и допроса одного из «крестоносцев», он попросился переночевать. В который раз. Не вникая в подробности, зная, что Коулу плевать на его личные проблемы. Теперь второй этаж его квартиры-палаты выглядит более менее обжитым. Марти приобрёл раскладушку, повесил на стену плакат с «Pink Floyd». Он бы приобрёл Расту и телевизор, и всё, что угодно, лишь бы это помещение не выглядело столь угнетающе. Но Раст не поймёт и не примет такой его благотворительности.
*
— Каждый из нас сам создаёт свою жизнь. Все эти возвышенные бредни о предопределении судьбы кем-то свыше — полная херня. Ещё одна твоя проблема в том, Марти, что ты живёшь не своей жизнью. Да и не только твоя. Это проблема всего человечества — цели желаний всегда в противоположном. Тебе претит размеренная жизнь порядочного семьянина, но существуют правила. Которые и направляют твою жизнь в правильное русло, — на слове «правильное» Раст кривится, — Лайза, Мэгги, твои дети — каждый из представляет собой очередное неписанное правило. Ты сопротивляешься, но как только сценарий твоей жизни меняется, хочешь вернуть всё обратно. Чтобы было «как надо». ты трус, Марти, — и в следующий миг спина Раста вжимается в дверцу шкафчика. Они в раздевалке одни, и Марти не скрывает эмоций.
— Что за ёбаный бред ты несёшь? — почти кричит он, сжимая его плечи, всё больше вдавливая Раста в злополучный шкафчик, чувствуя спокойные, но тяжёлые и гулкие удары его сердца.
— Это не бред, Марти, — устало говорит Раст, даже не пытаясь освободиться, — Покажи ты Мэгги себя настоящего, не приключилась бы эта история с Лайзой. Ты по-прежнему оставался бы хорошим семьянином, а не пил бы в моей квартире, действуя на нервы своим присутствием и упиваясь жалостью к себе.
Марти чувствует, что ещё немного и он точно врежет этому высокомерному ублюдку. Но тот вновь не выказывает желания подраться.
— А пошёл-ка ты нахуй, Раст, — выплёвывает Марти и разжимает хватку.
— Ты злишься, потому что я прав, — голос техасца по-прежнему спокойный и усталый.
Марти не отвечает. Закидывает на плечо так и не надетую чистую рубашку и уходит, показав ублюдку на прощание «фак». Он уверен, что Коул ответит тем же, однако тот просто стоит и смотрит в спину уходящему напарнику. Но Марти этого уже не видит.
*
— Надо бы отметить повышение, но настроение совсем не праздничное, — говорит Марти
Раст молча ставит на стол бутылку виски и два стакана.
— Ты же на барбитуратах, — хмыкает Марти, скручивая пробку.
— Уже нет. Я чист с того самого дня, когда ты впервые остался у меня ночевать.
— А как же абстинентный синдром?
Раст поднимает на него взгляд, в котором ясно читается просьба не лезть не в своё дело. Марти пожимает плечами и отпивает добрый глоток виски.
— Кстати, раз уж ты теперь герой, может, Мэгги согласится принять тебя обратно? Не то, чтобы ты меня напрягаешь, но я предпочитаю одиночество.
При упоминании имени жены Марти чувствует себя так, будто Раст ткнул его в огромную, не зажившую рану. И поэтому отвечает резче, чем ему хочется:
— Это нихрена не твоё дело, Коул. Если хочешь — завтра я съеду.
Раст молча кивает. Его стакан не тронут. Он смотрит каким-то особенно не живым взглядом на вытянутые по стенам тени. Марти кажется, что вокруг него время остановилось. Он вспоминает Реджи Леду и запивает отвращение ещё одной порцией виски.
— Порой я думаю, что самая уязвимая часть человека — его психика. Когда человек сходит с ума, он по сути, умирает. Мёртвые и сумасшедшие говорят на одном языке. Та девочка на самом деле мертва. Мы спасли её тело, но в нём больше нет души, одна темнота. В которой раз за разом ей будет являться лицо мучителя.
— Я не хочу это слушать, — резко говорит Марти, — Мне и так паршиво, Раст. От меня ушла жена. Я первый раз в жизни застрелил человека, пусть даже и такого выродка, каким был Леду. Я изо дня в день терплю своего ебанутого напарника, который не умеет держать язык за зубами и разгребаю дерьмо, которого с каждым днём становится больше. И меня всё пиздец как достало.
— А я не хочу слушать это, — огрызается Раст.
В полном молчании они допивают бутылку. Марти ощутимо пьян, но не настолько, чтобы не осознать, что его пальцы смыкаются на руке Раста, тянущейся к сигаретам. Раст недоумённо вскидывает брови, и Марти немедленно отпускает его руку, словно обжёгся. Он уходит на второй этаж с ощущением незавершённого действия. Наверное, поэтому большую часть ночи ему снится Раст.
*
Он пытается помириться с Мэгги, но та непреклонна. Она смотрит на него чужим, безразличным взглядом, от которого в сердце зарождается жгучая боль, огромная, как пустота.
Мэгги… Главная женщина его жизни, так и оставшаяся капризной, избалованной девчонкой, прогоняет его из этой самой жизни. Без возможности реабилитации или оправдания. Ему ничего не остаётся, кроме как продолжать ночевать у Раста, каждую ночь мучаясь от острой нехватки ЖИЗНИ. Если бы только можно было приобретать инъекции, её содержащую… Марти даже попросил однажды у Раста его таблетки, но напарник неожиданно разозлился и сказал, что Марти страдает хернёй. И даже благородно сходил к Мэгги, предприняв попытку помирить супругов. которая увенчалась ничем.
*
— Ты мучаешь и её и себя, — говорит Раст, в очередной раз приезжая по просьбе Мэгги. Марти бьётся в стальной хватке Раста, продолжая давиться невысказанными мольбами о прощении. Он пьян, и равновесие даётся ему с трудом. На лице Мэгги — брезгливая жалость, лицо Раста же по обыкновению безэмоционально.
— Прекрати её мучить, — повторяет Раст уже в баре. Теперь они оба изрядно пьяны, оба ощущают, что потеряли опору, но Раст ещё пытается сохранять равновесие, — она не твоя собственность, Марти.
— Думаешь так просто похерить всё в один момент? — Марти издаёт горький смешок, — Мы прожили вместе десять лет. Пусть не всегда безоблачных, но хороших, по-настоящему хороших лет. У нас дети, в конце-концов. И если она думает, что может лишить меня моих дочек, не спросив моего мнения, то…
— Ты тоже не спрашивал её мнения, когда трахал Лайзу, — холодно перебивает Раст.
— Ещё скажи, что ты на её стороне! — взрывается Харт.
— Я не принимаю ничью сторону. Мне вообще наплевать на это. Я уже говорил, в чём твоя проблема, но могу добавить. То, что движет тобой сейчас, что заставляет обивать пороги дома, который уже никогда не будет твоим, унижаться перед женщиной, которая тоже тебе не принадлежит — это не любовь. И не стремление оставаться на своём месте. Это чувство собственности и желание вернуть себе границы своих владений. Но ты безвозвратно их потерял. По собственной глупости. Но, быть может, это и к лучшему.
— Ты у себя в Техасе семейным психологом подрабатывал? Какого хуя, Растин?
— Ничего не хватает надолго. Тебе просто-напросто надо это понять.
— Я не собираюсь принимать на веру твои бредни. Лучше закажи ещё выпить.
— Домой придётся возвращаться на такси, — замечает Раст.
— Плевать.
*
Уже в такси Марти возвращается к их давнему разговору в раздевалке.
— А ты? Ты не пытаешься направить мою жизнь в нужное тебе русло? Достаёшь меня со своей ублюдочной философией, от которой башку тебе разнести хочется. Или рот заткнуть, чтобы не слышать всего этого дерьма. Упрекаешь, смотришь презрительно, будто всё обо мне знаешь.
— Всё это происходит только в твоей голове, Марти.
— Хочешь сказать, ты не думаешь обо мне плохо? — вырывается у Марти.
Раст качает головой и нашаривает в кармане сигареты. Слишком резко хватается за зажигалку, слишком резко затягивается, превращая очертания скул в тёмные провалы. Марти растерян и смущён, он испытывает почти что удовлетворение. И тут же списывает такую реакцию на алкоголь.
Раст докуривает сигарету до фильтра за какие-то жалкие секунды. Сейчас ему неловко в присутствии Марти, неловко от внезапно проявленной слабости. Он чувствует себя обнажённым и рефлекторно скрещивает на груди руки.
— Но меня по-прежнему не касаются твои личные дела, — Раст говорит эту фразу тоже рефлекторно. Но Марти лишь ухмыляется, зная, что лёд между ними наконец тронулся.
***
Его зрение направлено вглубь себя. Вне зрения — другой мир, другие люди. Такие же, как Марти, уверенные, что всё делают правильно. Простые вещи. Вечные ценности. Некоторые идут дальше в своей бесконечной уверенности, и превращают человеческое тело в пыточный холст, как Реджи Леду. Или выкапывают детей из чрева, чтобы впоследствии закопать. Как Шармейн, лживая сучка, рыдающая в таких же лживых объятиях Раста. Он гладит её спутанные волосы; вены на его руках проступают так отчётливо, будто он хочет продавить ей голову. Лицо по-прежнему холодное и равнодушное, голос, однако истекает притворным участием. И Шармейн начинает говорить, сжимая руку Раста, пока тот утирает её слёзы бумажным платком.
Марти не выдерживает такой душещипательной сцены и выходит из допросной, оставляя Инквизитора и его жертву наедине. Он уверен, что Расту удастся превратить её неровную, косноязычную речь в полноценное признание.
— Вот же блядь, — с отвращением говорит Марти, бегло читая каракули «Болотной Медеи», — Теперь ей точно вышка светит. Если сокамерницы не сократят срок.
— Или она сама, — Раст быстрым движением убирает бумаги в папку, — Я посоветовал ей покончить с собой. Для неё это будет лучший выход.
Марти не удивлён. Инквизитор на то и Инквизитор, чтобы сеять смерть.
— Странно советовать людям то, чего не решаешься сделать сам. Ты это серьёзно, Раст?
Раст подходит к нему так близко, что Марти чувствует запах его одеколона. Врывается в зону комфорта, ломая барьеры, пробивая все преграды, который Марти возвёл между ними после той ночи, когда обнаружил себя сжимающим его руку. Доверительно наклоняется и шепчет, тревожа тёплым дыханием ухо:
— Если бы я хотел умереть всерьёз, то был бы уже мёртв.
*
Иногда Марти кажется, что Раст относится к нему так же, как к смерти. Дразнит, раззадоривает, то приближаясь, то отдаляясь. Его путь к нему усеян обломками рухнувших стен. Но он оставляет, однако, почтительное расстояние между, смотрит на него так, словно почти погиб, но никак не решается дойти до конца. И Марти остаётся только скрипеть зубами от беспомощности.
*
— Человек сам себе судьба, — Раста вновь переклинивает, и он принимается за своё. То есть, читает проповеди пьяному Марти, — Но ему не подогнать остальных людей под себя.
Марти его не слушает.
— Эта сука собирает документы на развод! Я оступился один раз, один грёбанный раз, а она уже решила лишить меня семьи!
— Бедный-бедный детектив Харт, — говорит Раст с сарказмом.
Марти в бешенстве швыряет в Раста стакан. Тот уворачивается и неожиданно смеётся.
— Даже силе ненависти не добавить тебе меткости.
И у Марти срывает башню. Он хватает Раста за руки и с силой вжимает в стену. Он желает выбить из техасца всю его спесь, плевать, что тот сильнее.
Плевать, что ему ничего не стоит переломать ему все кости, оборвав попытки Марти сделать хоть что-то.
Плевать на его замашки психопата и на то, что когда он поднимает на него свои полупрозрачные, острые глаза, что-то внутри начинает болеть, как свежая ссадина.
Его дёргает и плавит, когда он смотрит ВОТ ТАК, в переносицу. Словно держа его на прицеле.
Раст ударяется спиной и резко выдыхает. Он не сопротивляется, лишь смотрит на Марти тяжёлым, рентгеновским взглядом. Они оба почти не дышат, и в наступившей тишине, кажется, можно услышать движение крови по венам. Марти не чувствует никакой опасности, ослабляет хватку, и уже хочет отпустить Раста, понимая, что всё это выглядит пиздецки странно, но слишком поздно. Алкоголь разогнал его кровь до немыслимого градуса.
Теперь на лице Раста ни тени недоумения. Он острый на ощупь, словно нашпигован гвоздями. Одеревеневшими пальцами он сжимает его воротник, второй рукой проводя по его спине, даже через ткань ощущая дрожь, бьющую напарника. Марти чувствует, как неуверенно, опасливо тот открывается ему навстречу. Словно давно ждал этого. Как из нот собирается мелодия, так и он собирает новое тело Раста из прикосновений. Тело, которое теперь отзывается на ласку так, будто своими пальцами Марти вдохнул в него жизнь. Он кусает его в шею, чувствуя бешеное биение пульса. Он понимает, что это неправильно, но в голове больше не бьётся настойчивое «Мэгги, Мэгги…» — эффект, которым не обладает даже самый крепкий виски. Руки Раста в это время неуверенно изучают рельеф его спины. Гибкие запястья, нагретые жаром кожи пальцы… Марти грубо раздвигает его губы своими, задвинув глубоко в сознания все чувства, кроме одного — безумной жажды.
Раст слишком устал от алкоголя и недосыпа. Голова кажется совсем пустой, словно Марти своими действиями вытащил из неё все мысли, мучающие его на протяжении дня и ночи. К тому же, в нарочито грубых прикосновениях кроется что-то похожее на нежность. Когда Харт неуверенно целует его, Раст замирает: давно никто не прикасался к нему так…интимно. И он сдаётся на милость победившего. позволяя тому накрыть его губы своими.
Целовать Раста всё равно, что пить горячий горький чай. Но Марти пьёт его снова. И снова. И снова. Рассекая свой рот горечью кипятка.
*
Но Раст чувствует одно лишь равнодушие, когда Марти расстёгивает ремень, действуя с нарочитой уверенностью. И когда несмело разводит его колени. Равнодушие и тупую, саднящую боль, сменяющуюся ничем. С каждым движением обнажаясь перед ним всё больше, задвигая в самый дальний угол сознания мысли о сожалении. Теперь он ощущает только отсутствие боли и упоительную пустоту в теле, а главное — в голове. Словно член Марти — переключатель, запускающий в нём процесс избавления от всего, в том числе и от боли. И Раст знает, что будет позволять напарнику делать с его телом всё, что тому заблагорассудится. Он будет иметь и использовать его, внушая простому, доверчивому Марти ложную уверенность, что всё наоборот. Не испытывая при этом стыда или отвращения. Просто делая ещё один шаг в пропасть.
*
Марти не может уснуть из-за мучившего его стыда. Промаявшись на своей раскладушке, он встаёт и спускается вниз. Раст не спит. Его силуэт выделяется на фоне незанавешенного окна. Такое чувство, что он всё это время ходил по комнате, а затем резко остановился. Марти берёт со стола сигареты и закуривает.
— Прекрати на меня пялиться, — говорит Раст, не оборачиваясь.
— Нужен ты мне, — хмыкает Марти. Встаёт и подходит к магнитофону, одиноко стоящему в углу.
Он нажимает на кнопку проигрывателя. Скупость музыки разбавлена раздражающими слух шумами, словесным фаршем и шелестом кассетной плёнки. Всё правильно, какую ещё музыку может слушать такой, как Раст. Как ни странно, посторонние звуки и присутствие Коула притупляют его стыд.
— Эта группа называется Throbbing Gristle, — Раст по-прежнему неподвижен.
— Мне всё равно, — говорит Марти и, подходя к напарнику, нащупывает пряжку на его ремне, краем сознания отмечая, что Коул даже дома «застёгнут на все пуговицы». Раст не отстраняется, наоборот, Марти чувствует его возбуждение.
— Не думал, что ты такой легкодоступный, Раст, — сквозь зубы говорит Марти, нарушая пространство их дыхания, слитого в одно.
«Ты же любишь боль, чёртов ублюдок. Так получи».
Раст молчит. И Марти с жадностью впивается в его плотно сжатые губы.
Он не снижает темп даже тогда, когда голова Коула ударяется об стену. Он кусает его губы, крепко вжимая руки в матрас, желая причинить ещё больше боли. За все его нравоучения и унижения.
Лицо Раста /искажают пароксизмы экстаза/, и Марти забывает о своих обидах. От того, что проклятый техасец способен на столь сильные эмоции, он едва не кончает. Однако сдерживается, продолжая терзать Раста с прежней грубостью. Коротко остриженные ногти глубоко впиваются в его острые бёдра.
Он почти ненавидит себя за то, что надеется, будто после этой ночи их отношения изменятся. Но даже массаж простаты не отбивает у Раста желания умничать.
*
Крошечный распятый Иисус является молчаливым наблюдателем за тем, как свершается преступление против природы. Раст отказывается снимать его со стены, несмотря на возмущение и многократные просьбы Марти. Словно ему доставляет извращённое удовольствие содомия под сенью Господа.
*
— Как думаешь, могли два варщика мета убить столько людей и остаться незамеченными? Сатурналии, ритуалы, секты — здесь замешано гораздо больше людей, — говорит Раст однажды.
— Наших парней мы взяли. Точнее, ликвидировали. А то, что ты сейчас мне говоришь называется паранойя.
— Нет, Марти, это не паранойя. Люди продолжают пропадать. Просто мы об этом не знаем, — глаза Раста лихорадочно блестят, и Марти думает, что Раст вновь принялся за старое.
— Мы закончили в самом начале. Я был прав, Дора Лэнг — алтарь. И я не думаю, что Леду удавалось похищать людей, не создавая лишнего шума. Тут замешан кто-то более влиятельный. Вспомни, как быстро Таттл прислал опергруппу, едва мы напали на след.
— Хочешь доебаться до преподобного? Или до губернатора? Может, сразу арестуешь их, чтоб наверняка? — с иронией говорит Марти.
— Нет, просто побеседую. И начну с Билли Ли. В конце концов, пропавшая Мари Фонтено училась в его школе.
— Даже не думай. Спокойная жизнь настолько надоела?
Раст усмехается.
— Смертью больше, смертью меньше. Ты стал удивительно чёрствым, Марти. А как же твои принципы, благодаря которым Реджи сейчас отдыхает в земле?
— Заткнись, — шипит Марти. Раст, как всегда, бьёт в самое больное. Хренов садист.
— Ладно. Хорошо. Подумай над тем, что я сказал. До вечера, Марти.
И он просто уходит. Оставляя взбешённого Марти наедине с неугомонными воспоминаниями о замученных детях. И ублюдке Леду, словно в трансе повторяющему несвязные слова о времени. Харт постоянно забывает спросить у Раста, о чём тот говорил ему, когда напарник держал его на мушке.
*
Кесада отстраняет Коула раньше, чем тот успевает достать преподобного. Его нездоровая активность нихуя не понравилась Герасси, и вот Раст хлопает дверью, показав на прощание «фак» всему управлению. Упрямый, заносчивый засранец.
Иногда Марти хочется залезть Расту в голову, чтобы навести там порядок. Безупречный и долговременный. Вырвать тоску из его вен, равнодушие из глаз, залить в уши другую музыку. А иногда ему самому хочется сойти с ума, чтобы быть ближе к Расту. Но он боится, что и тогда не поймёт его.
Он не открывает ему уже третий день. После того, как Коулу «дали отпуск», Марти его больше не видел. С невероятной для него настойчивостью он приходил к дому, ставшему ему почти родным, но натыкался только на темноту в окнах и запертую дверь. Марти знал, что кричать бесполезно. И взламывать дверь тоже — Коулу это не понравится. Но на четвёртый день, основательно напившись, он стреляет в замок.
Распятие со стены никуда не делось. И жутких фотографий прибавилось с тех пор, как Марти был у него в последний раз.
Коул сидит на матрасе с отсутствующим взглядом.
— Выпьешь? — спрашивает Раст, не глядя на вошедшего.
Марти садится рядом, молча берёт Раста сначала за одну руку, потом за другую, проверяя вены. Он боится, что Коул начнёт себе что-нибудь вводить внутривенно, но тот чист.
— Нет, — наконец отвечает Марти, — Что с тобой, блять, творится?
— Смерть всегда побеждает, Марти. Даже в галлюцинациях.
— Ты снова что-то принял, да? Переживаешь из-за отстранения? Кесада, конечно, говнюк, но в одном он прав — тебе необходимо отдохнуть.
Раст смеётся. Но каким-то неживым, трескучим смехом.
— Я видел небо, закручивающееся в спираль. И лабиринт…
— Тоже закручивающийся в спираль? — хмыкает Марти.
— Не перебивай, — неожиданно зло говорит Раст, — Лабиринт, из которого нет выхода тем, кто отчаянно пытается спастись от смерти. Там только мёртвые. Моя несчастная-счастливая дочь ждёт меня на выходе. Дело за малым — разорвать связь с жизнью. Но когда я пытаюсь сделать шаг ей навстречу, лабиринт меняется. Он…Он кажется мне живым существом, земля под ногами мягкая, словно раньше там было болото. И я сбиваюсь с пути. Человек…зовёт меня…
— Слушай, ты это придумываешь или как? — Марти встаёт и берёт с тумбочки бутылку виски. Без алкодопинга Коула воспринимать сложно. Всё ещё.
— Это моё страдальческое мировосприятие, — усмехается Раст, поигрывая зажигалкой, — Но на самом деле — просто галлюцинация.
— Чёрт, Раст, мне порой кажется, что ты помешан на страданиях. Ты ищешь их так же старательно, как улики. Чего ты хочешь этим добиться?
— Я уже упоминал о том, что мне не хватает смелости для самоубийства. Надеюсь, что кто-то сделает это за меня.
— Ты, блять, серьёзно? Снова начинаешь плавить мне мозг этой своей депрессивной хернёй?
— Сам спросил, — пожимает плечами Раст,
— И сто раз пожалел об этом. Тебе на работе смертей не хватает?
— Более того, я думаю о смерти даже когда ты ебёшь меня.
*
Раст измождён и подавлен. Он зашёл в тупик, и он чувствует бессилие. Пока где-то продолжают погибать женщины и дети, он просто пьёт пиво и изредка трахается с напарником. Раст топит ненависть к себе в алкоголе и, чтобы отвлечься, рассказывает Марти про Аляску.
— Аляска — одна бесконечная зимняя ночь. Даже звёзды кажутся кристаллами инея, приклеенными к холодному чёрному картону. Мне постоянно было холодно, и даже дышал через раз, словно боялся, что дыхание может примёрзнуть к носоглотке, — Раст зябко передёргивается, — Я представлял себя в ледяном карцере, вырубленном прямо в скале. И мечтал поскорее уехать. Что я и сделал, дождавшись совершеннолетия.
— Ты вернулся в Техас?
— Да, там и встретил Клэр. Потом родилась София. Я чувствовал себя почти счастливым, Марти. И только в Луизиане в полной мере осознал, что жизнь — бессмысленный бег по кругу. Так что в какой-то степени Леду был прав.
— Что он сказал тебе тогда, на ферме? Перед тем, как…
— Что время — это плоский круг. А любая смерть — перерождение. Всё перерастает и повторяется. Мы навечно заперты в циферблате, даже самоубийство — не выход. Всё повторится, и ты никогда не встретишь тех, кого любишь в той тьме, в которую попадаешь после смерти. Тебя вытащат и заставят жить вновь. Под другим именем, другой жизнью, с другими воспоминаниями. Я думаю, что это самое страшное.
— Ты слишком много думаешь. Расслабься, выпей ещё пива, — Марти быстро утомляет болтовня Раста. Он бы с большим удовольствием отправился наверх, но что-то удерживает его здесь, рядом с человеком, которого он давно перестал воспринимать, как постороннего.
— А может, времени вообще не существует. Я не могу запретить себе думать, Марти.
Его лицо вновь оформляется в скорбную, каменную маску. Иногда Марти не может поверить в то, что сидящий на расстоянии вытянутой руки человек, всего пару часов назад был податливым, послушным и по-хорошему тихим. Если бы можно было выебать из него всю боль, Марти незамедлительно сделал бы это. Лишь бы не видеть такого Раста вновь.
Марти всегда было просто разбираться в чувствах. Любовь к Мэгги, дочерям, влечение к Лайзе и девочкам из стрип-клубов. Но к этому мрачному типу было что-то другое, идентифицируемое с трудом. Не любовь, конечно, это же смешно. и не влечение — его хотелось не просто трахнуть, но и достать до самого дна души, в надежде понять, разгадать, дотронуться. неважно, чем — членом или невидимыми жгутами разума. простого и понятного разума детектива из глубинки.
*
Они трахаются каждый раз, когда Марти пьян или хочет забыться, чтобы не думать о Мэгги. Желания Раста в расчёт не идут. Расту, кажется, вообще наплевать на то, что Марти проделывает с его телом. Расту никуда не деться от наркотического запаха его кожи, его механических поцелуев с привкусом сигарет. Линии их тел подходят друг другу идеально. Но Марти моментально трезвеет от взгляда внимательных глаз. Его не покидает ощущение того, что Раст продолжает вести анализ в своей голове. И невысказанная злость на напарника заставляет его двигаться резче, грубо кусая солоноватую кожу, оставляя на бледном мраморе шеи глубокие очертания зубов. Но даже боль не может стереть с лица Раста равнодушие.
Всё это так неправильно, так АБСУРДНО. Но только в эти моменты Марти чувствует, что Коул оживает. И его больной, страшный взгляд сменяется на безмятежный.
Сознание Коула опять вовне. Очередной бессмысленный секс с Марти ничего не меняет. Очередное возрождение через грязь. Надо ли ему и грязь ли это он всё ещё не знает. И не хочет думать об этом сейчас.
***
— Раст! — голос Мэгги застаёт его врасплох.
Она подбегает к нему, мучительно красивая (какой же Марти дурак!) , запыхавшаяся и взволнованная. Яркое платье, вечерний макияж, тонкие ноги, заключённые в изящные лодочки — кажется, расставание с мужем пошло ей на пользу.
— Привет, — Раст останавливается и не может заставить себя посмотреть ей в глаза. Пялится на её руки, сжимающие сумочку. — Что тебе нужно? — неловко спрашивает он.
— Поговорить.
— Со мной? — Раст недоумённо выгибает бровь.
— Да. Выпьем где-нибудь?
Раст пожимает плечами. И послушно идёт за ней, ощущая запах её цветочных духов, так неприятных ему сейчас.
— Он приходил ко мне, — произносит Мэгги, вынимая соломинку из своего джин-тоника, — Мы поговорили, точнее, пытались поговорить. Он очень изменился с тех пор, как вы… сблизились.
— Ты пришла меня в чём-то обвинять? — Раст закуривает, выпуская дым в сторону.
— Нет. Наоборот. Он стал слышать мои слова, они наконец-то дошли до него. Знаешь, что самое страшное в браке? Потерять близость. И мы потеряли её давно, задолго до того, как он изменил мне в первый раз. Отчасти в этом есть и моя вина — я притворялась, что всё хорошо, когда мы оба отдалялись друг от друга всё дальше и дальше.
— Мэгги, послушай, я не семейный психотерапевт. И не лучшая подружка для вас обоих. Чего ты хочешь от меня?
Она кривит губы — такой детский, беззащитный жест, от которого у Раста замирает сердце. На секунду, всего на одну секунду он видит в ней свою дочь. И потирает внезапно заслезившиеся от пробудившихся воспоминаний глаза. Дочка так же кривила губы, когда он отказывался купить ей очередную понравившуюся игрушку, пытаясь быть строгим отцом. Но взрослый, дрожащий и тихий голос Мэгги заставляет выбросить эти воспоминания из головы. Сейчас он пытается быть внимательным слушателем.
— Когда я узнала, что он изменяет мне, меня затопила такая ярость, что я могла бы всадить в него пулю. И не один раз. А потом на смену ярости пришло желание сделать ему так же больно, как он сделал мне. И я пошла с первым попавшимся мужчиной. Никакой обходительности, никакого стихийно возникшего чувства или страстного желания. Простой парень из бара. Из тех, что гоняют на байках и в любовных прелюдиях с силой выкручивают соски, — она тяжело сглатывает, обхватив стакан двумя руками. Раст молча курит, отчаянно затягиваясь, подавляя желание сказать ей, чтобы она замолчала. А Мэгги продолжает.
— Переспав с этим парнем, я испытала облегчение. Словно разом освободилась от всего, что мучило меня в бытность нашей семейной жизни. И вместе с тем я решила, что никогда не скажу Марти об этом.
— Но решила сказать мне. Зачем?
— Чтобы ты понял мотивы моего решения вернуться.
Раст прячет внезапную вспышку боли за ироничной усмешкой.
— Это не я должен понимать, а твой муж.
— Не сейчас. Не время.
— Тогда я тем более не… — начинает Раст, но Мэгги жестом просит его замолчать.
— И ещё, он стал более искренним. Но наряду с тем — холоднее и равнодушнее. Словно перенял от тебя часть твоего холода. Поэтому до сих пор пытаюсь понять, что ты за человек. Почему для тебя у него нашлось немного тепла, а для меня нет.
— Просто ваш брак был несчастлив, — говорит Раст через силу, — Не каждому даётся искусство сглаживания острых углов. Вы оба оказались эгоистами, вы оба жестоки по отношению друг к другу. А жестокость за любовь могут принимать лишь те, кого мы с Марти ловим.
Раст чувствует её долгий крик, сдерживаемый внутри. И то, как ей больно. Он встаёт и легко целует её в затылок, прощаясь.
— Мэгги, ты сейчас говоришь глупости. Отпусти его. И себя заодно. Вы зашли в тупик, из которого не выйти с помощью возвращения.
Мэгги сжимает его руку в ответном прощании. Её глаза блестят от слёз. Но голос твёрд и решителен.
— Ты всё-таки меня не понял. Но, Раст… скажи ему о моём решении, неважно принимаешь ты его или нет. Это всё, что я от тебя хочу.
Раст кивает и выходит из бара. Не оглядываясь, как полагается.
*
Если лечь на спину, можно увидеть бескрайнее небо, не нарушенное сиянием крошечных звёзд. Или представить себя в лабиринте. В том самом, из которого сложно выбраться без проводника. Когда марка, пропитанная дешёвой, но убойной кислотой, растворяется под языком, оставляя во рту приступы горечи. Когда он сворачивает с шоссе на одну из бесконечных просёлочных дорог, бросает машину посреди поля и выходит навстречу ночи. Очередной бессмысленный эксперимент с сознанием. Есть что-то рабское в этой его тяге к экспериментам, он вдруг остро чувствует свою зависимость от веществ. Дурацкое дезертирство от воспоминаний, от травмирующих чувств. Виртуозное соло забвения на расширенных зрачках.
Он хотел бы делить постель с одиночеством, но бессмысленность «отношений» с Марти затянула похлеще веществ. Он думает о нём, и эти мысли не позволяют кислоте крепче вцепиться в сознание. Это похоже на ускользающий оргазм от того, что не можешь расслабиться. Раст скуривает целую пачку в ожидании прихода, но вместо него на него обрушивается осознание.
Он слишком привязался к Марти, слишком много места выделил ему в своём сердце. Он теряет контроль, когда остаётся наедине с собой. Как сейчас, лёжа на холодной земле, уставившись в чёрный квадрат неба. Если тот вернётся к Мэгги, всё, что ему останется — использовать привычные вещи не по назначению. Или поступить проще и легче, использовав пистолет по. Эта внезапная привязанность сделала его живым, а значит — слабым, уничтожила всё то, что позволяло ему держаться. Но, как ни странно, именно в простом и забавном Марти он обрёл спасение.
Раст слишком долго избегал настоящей жизни, и вот теперь она рухнула на него, разрушив все мыслительные схемы, отрицающие существование чувств.
Ещё одна марка, неровно разрезанная дрожащими руками. Он знает, что Марти не будет спрашивать ни о чём, пытаясь сделать вид, что ему всё равно, где Коул провёл эту ночь. До утра далеко, но сигареты уже кончились. Всё, что ему остаётся — вернуться в машину и, сидя с закрытыми глазами, напряжённо, мучительно размышлять. Последняя марка не для прихода, не для забвения. Она для того, чтобы понять очевидные (для многих, но не для него) вещи. Ведь если спросить Растина Коула о том, что такое М-теория, или в чём суть эссенциалистски-оптимистической концепции — он ответит. Но если поинтересоваться, что же для него дружба и почему он так не хочет, чтобы Мартин Харт вернулся в лоно семьи — он глубоко задумается. Потому что ответ будет неожиданным для него самого.
Пусто и скверно. Неясный приход обрывается на понимании того, что темнота побеждает. Сколько бы не пытался отбелить чёрные дыры в сознании. Восприятие, настоянное на кислоте, даёт сбой.
В голове бьётся лишь одна мысль: надо возвращаться.
*
Квартира не поменялась за ночь отсутствия. Но Расту кажется, что он не был дома много лет. Разрубленные длинными тенями белые стены, небрежно застланный матрас, распятие, телевизор, который Марти всё-таки отстоял после долгих споров. В глубокой задумчивости он обходит помещение, заново привыкая к каждой вещи, и это кажется чертовски странным. Он даже внутренне рад тому, что Марти нет дома — не придётся искать объяснений. Хотя, тот и особо не настаивает.
Перебирая бумаги, Раст натыкается на дневник Доры, не открываемый с того самого дня, как её дело было закрыто. Всё те же страницы, испещренные корявым почерком, некоторые из них неаккуратно вырваны. Всё те же рекламные вкладыши, чеки и записки. Всё та же листовка, подсказывающая, кого на самом деле нужно искать.
— Хочешь объявить в розыск Жёлтого Короля? — насмешливо спрашивает Марти, заглядывая в гроссбух через плечо Раста. Его пальцы медленно обводят нарисованную церковь, будто лаская — остаточные действия кислоты: буквы кажутся выпуклыми. Но Марти это знать не обязательно.
Раст отрывается от листовки, смотрит на него, как на слабоумного. За один только этот взгляд раньше хотелось сжать руки на его горле. Теперь же Марти научился не замечать подобное.
— Жёлтый Король — это образ. Как и Дора Лэнг. Наш убийца оставляет подсказки, он хочет, чтобы мы добрались до него. Это как знамения, которые посылает Господь.
— Для атеиста ты слишком часто упоминаешь Бога.
— Я пытаюсь понять, Марти. Вера для него — та сила, что запускает механизм. Дора Лэнг — показательное судилище. Он хочет приблизиться к Богу, провести свою насильно выбранную паству в скучный рай через все муки ада. В какой-то степени он любит своих жертв. Ведь их смерти — доказательства его всевластия.
— Ты не в себе, Расти, — он обеспокоен состоянием напарника. Мысль, что тот опять взялся за старое не отпускает его со вчерашнего дня. Но это никак не проверить: внешне Раст под кайфом ничуть не отличается от Раста трезвого. Разве что зрачки выдают его с головой, но зная Коула, этого недостаточно. Остаётся только продолжать слушать его бредни, пытаясь вычленить из них либо крупицы разумного, либо доказательства его невменяемости.
Глаза Раста медленно пустеют.
— Когда-то я получал удовольствие от своей работы, верил в то, что всё не зря. Пока не перевелся в убойный. Слишком много темноты. Свет лишь окаймляет её, являясь движущей силой справедливости. Которая опять же, лишь кромка на полотне жизни.
Марти обратился в слух. Он силится понять Коула. В который раз.
— «Перед моими глазами предстал такой вид, который будет потом мучить меня в сновидениях. Я увидел ад, кишащий странными летающими предметами, а под ними раскинулся адский мрачный город с рядами гигантских каменных зданий и пирамид, нечестиво и варварски вознесшихся ввысь к луне, и дьявольские огни, полыхающие в несметном количестве окон…» — по памяти цитирует Раст, — Это Лавкрафт, — поясняет он, не дожидаясь вопроса напарника, —Город-труп из рассказа представляется мне олицетворением веры нашего убийцы, его стремление пойти дальше…
— Перестань, — Марти придвигается ближе и решительно целует Раста, раздвигая языком его плотно сжатые, упрямые и жёсткие губы. Целует для того, чтобы заставить замолчать, ощущая твёрдость зубов; привкус табака и алкоголя — вот каков Раст на вкус. Его тёплая слюна обволакивает, как кровь. Раст чуть зажмуривается и сжимает плечи Марти так крепко, словно боится, что тот уйдёт. И ведь действительно боится. Может, поэтому на этот раз всё по-другому.
Возбуждение, больше похожее на боль. Тонкие, но сильные пальцы Раста, расстёгивающие ремень. Нетерпеливо, резко. Коул не сопротивляется, когда Марти прижимает его руки к матрасу, вновь беря на себя активную роль. Его тело — маршрут их общего безумия.
Марти смотрит на напарника, по-прежнему прижимая его руки к матрасу. Раст по-прежнему не выказывает сопротивления. Только смотрит через плечо Марти на неподвижные тени и прерывисто дышит под его тяжестью. Марти изучает лицо Раста с какой-то новой, потаённой нежностью. У его лица слишком много граней. Высокий лоб, изрезанный поперечными морщинами. Которые, впрочем, разглаживаются прикосновением пальцев. Он знает, он уже делал так, стесняясь этого неуместного, интимного жеста. Запавшие щёки, тронутые лёгкой щетиной, прямой нос, тонкие обветренные губы. Глаза, хранящие в себе десятки смертей, перестрелок и драк. Опалённые наркотическим огнём, выжженные страданиями, не орошённые дождями слез. Марти сначала хочется закрыть их, чтобы не видеть этой вкурчивающейся в сердце тоски. А потом хочется выцеловать её из безжизненно-серых глаз с неестественно широкими зрачками. Что он и делает, утратив стыд, преодолев стеснение.
Раст еле заметно вздрагивает, когда тёплые губы Мартина касаются его. Он закрывает глаза, но язык Марти разрезает сомкнутые веки. Нет ничего похотливого в его взгляде, и Раст несмело, застенчиво касается щеки Марти.
Всего четыре дюйма вверх, и Расту становится наплевать на то, что он предаёт самого себя. Не остаётся ничего, кроме ломаного ритма двух обнажённых тел.
*
— Я давным-давно приучил своё сознание существовать без сожителя, имя которому любовь. Поводки контроля для сердца в виде нигилизма не дают мне привязаться к кому-нибудь, все эти…отношения чужды мне. Я не отказываюсь лишь от того, что ведёт к распаду личности. Гомосексуализм — замедленное падение в пропасть вырождения. И это не противоречит моим жизненным установкам, — голос Раста расслаблен. Он смотрит в потолок, не обращая внимания на то, что рука Марти рассеянно перебирает его волосы, пропахшие сигаретным дымом.
— Иногда мне кажется, что мы говорим на разных языках, — признаётся Марти, — Твой разум, несомненно, больной и неправильный, но отчего-то эти рассуждения больше не кажутся мне бредовыми.
Раст улыбается. Неуверенно, несмело, словно шарниры, удерживающие углы губ, давным-давно заржавели и теперь неподвижны. Но его улыбка тут же гаснет, едва он вспоминает о разговоре с Мэгги.
— Я видел твою жену вчера вечером, — говорит Раст, стараясь вернуть голосу былое равнодушие. Говорит, потому что привык быть честным и не лгать даже самому себе.
Он чувствует, как Марти напрягается.
— Ты поэтому не ночевал дома? — Харту равнодушие даётся труднее.
— Отчасти. Но ты не переживай так, я был не с ней, разумеется.
Марти хмыкает.
— И где же ты провёл эту ночь, если по-честному?
— С каких пор тебя стало это интересовать?
Он стискивает зубы от внезапной злости на Коула. Очевидно, злость отразилась на его лице, потому что Раст внезапно мирно отвечает:
— Я был в поле. Пытался искать звёзды.
Марти вздыхает. По его расширенным зрачкам было всё понятно, но он тогда предпочёл не вмешиваться. Всё равно Коул всегда поступает так, как хочет того сам.
— Ладно, в конце концов это твоё дело. Нравится удалбываться каким-нибудь дерьмом в поле — пожалуйста. Я ничего не хочу знать об этом. Так что там с Мэгги, о чём вы говорили?
— Она хочет вернуться, — просто говорит Раст, поднимаясь с матраса, — Расставание вам обоим пошло на пользу, как оказалось.
Эта новость для Марти, как поцелуй в сердце. Сладко щемит в груди, но сладость тут же сменяется звенящим чувством тревоги. За человека, который сейчас равнодушно (вроде бы) курит. Который вошёл в него насквозь, заразив своим мировоззрением, лишённым наносной шелухи иллюзий. Марти молчит, уставившись в стену, ожидая, когда нужные слова найдут путь к языку.
Коул интерпретирует молчание Марти по-своему.
— Ты можешь просто взять и уйти. Не подбирая объяснений.
— Уверен? — тихо спрашивает Харт. Это всё, на что его сейчас хватает.
— Брось, Марти. Это женщины хотят быть утешенными. Отчасти поэтому они заводят семьи, живут по привычке с тем, с кем не чувствуют себя брошенными. Они боятся одиночества, этим и отличаются от мужчин.
— Но я не хочу жить с ней по привычке. Что-то внутри перегорело в те страшные дни, когда я мучился от её ухода. И когда… Нет, это всё глупости. Наши отношения здесь не при чём.
— Не стоит передо мной оправдываться.
— Я не оправдываюсь. Кажется, я и вправду изменился.
Раст вновь устраивается на матрасе. Однако, на некотором расстоянии от Марти. Он прислоняется спиной к стене, чувствуя её холод, и закрывает глаза — так ему проще говорить.
— И я тоже. До того, как мы сблизились, жизнь представлялась бесконечной борьбой с энтропией. Бессмысленной борьбой, потому что на нас на всех смотрит хаос. И я чувствовал его взгляд, когда меня накрывало особенно сильно. В какой-то момент я устал бороться и просто расслабился, позволив общей бессмысленности захватить меня настолько, что даже смерть перестала казаться выходом. Я был словно в комнате без дверей, наполненной ничем. И слышал голоса. Постоянно, даже во сне. Но чувствовал себя в этой комнате, точно младенец в утробе. А потом появился ты. Со своими проблемами, простой и понятный, живущий не своей жизнью. И это самое страшное, Марти. Моё существование всегда было результатом моего собственного выбора, ты же отдал своё право на выбор другим.
Марти тяжело вздыхает. За этот год, проведённый с Коулом, он научился понимать его. Хотя бы отчасти. В его квартире, в его присутствии можно было говорить обо всём открыто, не боясь ступить на запретную территорию или обидеть неосторожным словом, как это бывало с Мэгги. Коул заставил его мировоззрение бунтовать против всяких правил. Он чертовски скучал по дочерям, но одновременно чувствовал почти запретную радость от того, что Мэгги с ним нет. И можно быть самим собой. Конечно, это пришло со временем. Раньше любая мелочь, напоминающая о жене, отзывалась в сердце болезненными уколами. Он нарочно терзал свою память воспоминаниями, разбавляя кошмары своего «я» виски или крепким пивом. А сейчас — всё прошло. Он выжег любовь к Мэгги из своего сердца холодным огнём слов и прикосновений Растина Коула. Единственного, кто остался у него после этой войны с собственной памятью, с собственной пустотой. Он хочет сказать всё это Расту, но сейчас (именно сейчас!) не уверен, что слова являются переносчиками смысла.
— Я не вернусь к Мэгги, — хрипло говорит Марти, глядя Расту прямо в глаза. И готов поклясться, что в лице Коула мелькает облегчение.
*
В белой комнате темно. И в темноте все слова звучат по-другому. Раст вообще редко зажигает свет, предпочитая передвигаться на ощупь. А Марти всё ещё чувствует неловкость от пристального взгляда напарника. Силуэт Коула пробивается сквозь дым, голос — сквозь затяжки.
Раст по-прежнему одержим теорией о Жёлтом Короле.
— Сумасшедший ведёт себя странно только на первый взгляд. На самом деле все его действия подчинены особой логике — логике избежания страданий. Даже если эта логика вредит нормальным, с точки зрения общества, людям. Поэтому радикальные секты — идеальное убежище для безумия. Сумасшествие не вылечивается, даже если всю жизнь продержать пациента в больнице под наблюдением. Потому что он мёртв. А для мёртвых не существует ничего запретного.
— По твоей ОСОБОЙ логике получается, что все сумасшедшие — не люди.
— Да, так и есть. Именно поэтому наш Король чувствует себя в безопасности. Этот мир давно отторг его. Он не передаёт и не принимает никакие сообщения этого мира.
— Раст, но ты ведь не считаешь себя сумасшедшим? — обеспокоенно спрашивает Марти, отмечая, что на этот раз всерьёз волнуется за рассудок Коула. Волнуется, потому что точно знает — на этот раз не было никаких наркотиков.
— Нет, Марти, я не сумасшедший. В общепринятом смысле. Но определённые растройства психики у меня имеются. Мне нельзя…увлекаться.
— Чем?
— Неважно. Просто помни, что я не сумасшедший. И не герой.
@темы: слэш, Мартин Харт, Мэгги Харт, Раст Коул, фанфикшн